— Кто-то, говоришь, ну, пускай себе кто-то… — улыбнувшись, сказал Александр Демьянович.
— Разумеется, кто-то… Из наших, конечно, из советских людей.
— А брось ты, Остап, в жмурки играть. Не дети мы. Подпилили мостовые сваи ребята Шведа. Есть тут человек у нас один, председатель сельсовета, с головой человек. Мост сам по себе нехитрая штука, да сошлось тут одно к одному. У гитлеровцев пробка, ни вперед податься не могут, ни назад. А тут наши самолеты, — будто их умышленно вызвали. Одним словом — картина! Работки летчикам хватило. Фашисты и теперь еще очухаться не могут, мост все восстанавливают. Думаю, что придется им еще постоять день-другой.
— А через мост по большаку они не могут двинуться в объезд?
— Могут, да не все… Мост на большаке они поставили, но это временный мост. По нему пехоте еще пройти можно, легковая машина проберется, легкий грузовик. А чтобы танки там, артиллерия — и думать нечего! На живую нитку сколочен мостик, на легких понтонах держится.
— А спихнуть его нельзя?
— Охрана сильная. Да там же и саперная часть стоит, готовятся постоянный мост строить, сваи уже забивают.
Александр Демьянович расспросил, что делается в районе, как встречают немцев, что происходит в городке, какие слухи с фронта. Слухи хотя и были самые противоречивые, но хорошего в них мало. Немцы уже не то заняли Смоленск, не то приближались к нему. Изо всех окрестных сел и городков приходили самые грустные вести. Фашист лютует, грабит население, беспощадно расправляется с советскими людьми, расстреливает раненых и отставших красноармейцев, захваченных в деревнях.
Скверные новости…
Мирон Иванович спросил Остапа, был ли он на лесопильне, в одном из предприятий районного промкомбината. Этим промкомбинатом он руководил до войны.
— Хитрое дело — побыть мне на лесопильне! Все там в порядке: пилорамы побиты, от парового двигателя одни гайки остались, рабочие поразносили, пораскидали части, так что теперь сам чорт его не соберет.
— А плоты?
— Что плоты?
— Да на реке плоты стоят, с полдесятка их пригнали накануне того самого дня, когда все это началось. Зачем же им стоять?
— Их же не затопишь, не разбросаешь, как тот двигатель.
— Да и разбрасывать не надо. Освободить — и пускай себе плывут помаленьку.
— Это я, ей-богу, не додумал. Только и работы у меня, что твои плоты. Я вот побеспокоился, чтобы твой приемник доставить сюда. Это ж наш комиссар с ним свет увидит, да и мы будем знать, что в мире делается.
Александр Демьянович весь загорелся, услышав про радиоприемник, хотел тут же пустить его в ход, но, взглянув на часы, решил отложить это дело на завтра.
А Мирона Ивановича не оставляла мысль о плотах. И он долго еще ворочался на постели, все припоминал, не забыл ли о каких-нибудь делах, думал о том, что предстоит сделать в ближайшие дни. Задолго до рассвета разбудил Остапа. Тихонько, чтобы не потревожить спящих, они вышли из хаты. Через каких-нибудь полчаса были уже на реке, отыскали в лозняке спрятанную там лодку, перебрались на другой берег, немного выше лесопильни. Почти половина речного плеса была занята плотами. Меж бревен журчала и переливалась вода, густой смолистый аромат сосны перебивался кислым и острым запахом мокрой осины, дубовых кряжей, которые еле-еле держались на воде.
— Далеко не дойдут дубки, Мирон.
— Не дойдут, так затонут… Лишь бы врагу не достались. Отвязывай!
Передний плот мягко сдвинулся с места и, оторвавшись с глухим шорохом от прибрежного песка, плавно двинулся на быстрину. Вскоре он скрылся с глаз за густой туманной завесой, окутавшей всю широкую пойму реки. За ним пустили второй и третий. Когда последний плот тронулся с места, Мирон и Остап сели в лодку и переправились на свой берег.
— Теперь можно и домой, — обрадованно сказал Остап.
— Домой? Погоди… А посмотреть не хочешь на свою работу?
— Что ж тут смотреть? Пустили добро по воде — и все. Не жалеть же его?
— Нет, брат, не в том дело… Не понапрасну уничтожаем мы свое добро… Надо, чтобы оно, это добро наше, которое мы уничтожаем, топим в воде, сжигаем, пускаем на ветер, надо, брат, чтобы оно фашистам боком выходило! Чтобы оно им поперек горла становилось. Чтобы фашисты на нем зубы сломали!
— Это я, конечно, понимаю. Но при чем же тут плоты?
— При чем? Поглядим.
Они двинулись вдоль берега среди густых зарослей лозняка, вышли на небольшой мысок, от которого река делала легкий поворот. С этого мыска на несколько километров вверх и вниз видна была вся река. Пока совсем не рассвело, зеркальная гладь реки еще окутывалась туманом, но уже издалека видна была черная покареженная громада железнодорожного моста, осевшего обоими пролетами в воду. Виднелись также некоторые городские строения, розовела кирпичная башня водокачки, темнели заводские трубы. Из них не вился даже самый маленький дымок, и небо над ними было чистое, прозрачное, с редкими облачками, которые розовели, золотились под первыми лучами еще невидимого солнца.