Бывали моменты, когда его побаивался даже начальник тюрьмы, бывший урядник, давний приятель Клопикова.
Однажды, выйдя из тюрьмы на «успокоительный» свежий воздух, он попробовал по-приятельски упрекнуть его:
— Нехорошо так, Орест! Совсем нехорошо!
— Постой, постой,— нахмурился Клопиков.— В человеческом обхождении ты ничего не понимаешь. Привык ты когда-то с темными мужиками дело иметь… Что ж? Там твои слова к месту, зачем темного человека долго мучить? А нынешний человек! Гм… человек… Здесь требуется совсем другой подход. Он, этот человек, создание хитрое! Ему все мало. Нет того, чтобы около своей норы сидеть, ему весь свет подавай! А потому и разговор с ним другой… Ты поговори с ним сначала ласково, подай ему надежду, пусть ему солнышко вот в этакую… в этакую щелочку улыбнется… А потом прижми, прижми его, чтоб каждая жилочка в нем трепетала, чтоб душа в нем переполнялась страхом. А потом остановись, дай ему глотнуть воздуха немножечко… И когда свет божий в глазах у него откроется, тогда ты и закрой этот свет, закрой… Тут и дай ты этому творению божьему почувствовать, пережить, чтобы шел он к богу очищенным, собственной кровью своей грехи смывши… В крови рождается человек, в крови и кончиться должен… Вот оно дело какое…
Начальник тюрьмы слушал Клопикова и хоть привычен был ко всему, но посматривал на своего прежнего приятеля с затаенной боязнью.
Каждый день Клопиков и начальник тюрьмы являлись на доклад к Вейсу. Как всегда, они раньше заходили к переводчице, чтобы справиться о здоровье, а значит, и о настроении начальника.
— С нашим начальником, извините, с ними… очень трудно разговаривать, когда они не в настроении. Очень даже просто могут, извините, и в морду ткнуть. А любой морде, извините, не по вкус}, если из нее начнут гоголь-моголь делать. Вы счастливица, он слушается вас! Для ва-ас он на все может пойти. Великую силу над человеком имеет, извините, любовь. Магнит! Очень даже просто…
— Что же вам нужно, однако? — резко перебивала девушка, чувствуя, как нестерпимо горят ее уши и щеки.
Клопиков спохватывался:
— Если вы, избави бог, сердитесь на нас или, извините, обижаетесь, так это совсем напрасно! А пришли мы спросить, в каком настроении пребывают наш уважаемый господин комендант?
— А что, неприятности у вас?
— Какие могут быть приятности у нас при нашей службе? Телефонные столбы на Залучье все подпилены, проволока снята. В том же залучанском лесу отстали от колонны три машины, так что вы думаете? От этих машин только горелое железо осталось. Да что говорить, если у нас под самым, можно сказать, боком такое делается, что сил нет! Лесопилочку думали пустить, а когда посмотрели, так от этой лесопилочки, от всех машин одни только гайки, извините, остались. Вот и хожу как великомученик, того и гляди дождешься, что голову твою вместо гайки открутят. Вот и житье наше! Так что не посчитайте за труд и доложите им о нас.
Переводчица докладывала, хоть это и не входило в ее служебные обязанности. Господин Вейс принимал своих полицейских. А минут через двадцать они стремительно вылетали из его кабинета, гневно кричал комендант, все служащие нервно вскакивали, боясь опоздать при неожиданном появлении разгневанного начальника.
Вобрав голову в плечи, выходили Клопиков и его приятель.
— О господи, наградил же бог такой службочкой! Переводчица наблюдала, думала: «Значит, где-то работают…»
И тысячи самых разных мыслей проносились в голове девушки, мыслей горьких и светлых, радостных и безнадежных.
10
Вере, так звали переводчицу, было о чем подумать. Вчера вечером она встретилась на улице со своей если не подругой, то, во всяком случае, близкой знакомой по институту Надей. Они учились на разных курсах, –но хорошо знали друг друга — обе занимались в институтском самодеятельном хоре. Вера так обрадовалась встрече, что, заговорившись с Надей, забыла и о еде, и о матери, которая давно ждала ее с работы. Она рассказала Наде о всех своих приключениях, как выехала с матерью из Минска, как надеялись они переждать войну в этом городке, в семье начальника станции, который доводился ей дядей. Неподалеку от городка немцы сняли их с поезда вместе со всеми другими пассажирами. До городка добрались под немецким конвоем. Думали здесь войну переждать, события же развернулись так, что городок стал глубоким немецким тылом. Дядю, понятно, не нашли, он в первые дни эвакуировался со своей семьей на восток. И вот попали, что называется…
— Зайдем к нам! — спохватилась Вера.— Разве здесь обо всем расскажешь?