— Приказ такой есть: всех рабочих опять на прежнее место, чтоб работали, значит. Немцы завод пускают.
Красачка принес свежие новости. Немцы действительно надумали пустить станкостроительный завод. Уже мобилизовали всех инженеров и техников, случайно оставшихся в городе, да и своих инженеров еще привезли. На днях будут набирать рабочих через биржу. А все, кто раньше работал на заводе, должны сами явиться, а если не явятся, то их будут считать саботажниками и наказывать по законам военного времени.
— А мне плевать на их законы! Я не просил у них этих законов, я, может, хочу по своим законам жить.
— Мало ли что ты хочешь!
Красачка вытащил из кармана свернутую вчетверо листовку, сунул ее под нос дружку. Тот, бросив рубанок и не беря в руки объявления, медленно читал его. Выражение суровой озабоченности не сходило с его лица, губы медленно шевелились, повторяя отдельные слова.
— Расстрел… Расстрел… Да еще повешение. И опять повешение… Выходит, ты не обманываешь. Твоя правда. Но поганая правда, скажу тебе, Лявоне.
Новость так встревожила Ивана, что он и о рубанке забыл. Все ходил по двору, взволнованно размахивал руками, бормотал себе что-то под нос, порой останавливался и с решительным видом заявлял:
— Мы еще посмотрим!
И вдруг набросился на Игната:
— А ты чего улыбаешься? А еще комсомолец. Видно, вас хватало только на то, чтобы нас, старых, критиковать… Да у вас только и заботы было думать о книжках, об учебе. А когда людей начинают за горло брать, вас и нет. Молчите. А мы должны теперь мозгами шевелить.
С яростью наседал:
— Вы только за нашими спинами были смелые. На всем готовом и вы были умные. Хорошее дело: за вас народ и партия, вся наша держава! Тут легко умным быть. А теперь вам и рты позапирало. Нет того, чтоб народу помощь какую дать,— молчите.
Игнат все пытался сказать какое-нибудь слово в ответ, но где там. Спас Красачка. Он взял Ивана за пуговицу, потянул приятеля к лавке, усадил.
— Чего раскипятился, как самовар? Что ты к нему прицепился? Ты же старый человек, у тебя и разум свой есть.
— Так они же грамотнее.
— Ну и пусть себе. А ты жизнь прошел, столько повидал на своем веку, что можешь добрый совет и этому хлопцу дать. Ты же натирал мозоли еще под царским орлом. И немца этого видел. Видел и пилсудчиков, и всякую прочую погань, которая старалась на нашу шею сесть. Где она теперь, эта погань?.. А что немцы, так ты ведь сам говоришь, что мы их протурим. Разве не твои это слова?
— Ну, мои… Но к чему ты это гнешь?
— А к тому, что не прикидывайся сиротой горькой, что только и надеется на чужую милость. Чего к детям цепляешься?
Еще долго тянулась бы дискуссия, если бы, стукнув калиткой, не явилась Лена Красачка. Взволнованная, встревоженная, она обратилась к отцу:
— Таточка! Не иначе, пленных ведут. Сейчас будут здесь!
Все вышли на улицу. Действительно, по ней медленно двигалась большая колонна людей, конца ее даже не видно было за густыми столбами пыли, поднимавшейся из-под сотен ног. Впереди ехало несколько конных гитлеровцев, вооруженных автоматами. У некоторых — ручные пулеметы. Злые, нахмуренные конвоиры: допекало солнце, донимала густая пыль, покрывшая серой пеленой и потные грязные лица, и руки, и каски, и утратившие всякий цвет мундиры.
— Глядите, таточка, может, и наши тут!
— Пойдем, Иван, отсюда! Не могу я смотреть на это… нет… не могу…
Красачка и Маслодуда направились в хату.
Серая, пропыленная, тянулась колонна красноармейцев. Трудно различить отдельные лица. У всех усталый, измученный вид. Глубокое безразличие на лицах, во взглядах. Некоторые прихрамывают, некоторые идут босиком, осторожно переставляя сбитые в пути ноги.
Из домов вышли женщины, сбежались дети. Они стояли, поглядывая исподлобья на проходящих конвоиров. Женщины бросились в хаты. Несли хлеб, вареную картошку, ведра холодной воды. Но все эти хлопоты были напрасны. Если какой-нибудь красноармеец пытался выйти из колонны и взять кусок хлеба, сразу же появлялись конвоиры. Налетели конные гитлеровцы и оттеснили женщин и детей к самым хатам и заборам.
А люди шли и шли, растягивая колонну. Слышались грозные окрики. Густые облака пыли стояли над колонной, покрывали серым налетом деревья на улице, вишневые сады за заборами.
— Смотри, смотри, Лена,— дернул ее за рукав Игнат. Он незаметно показал ей на один из соседних двориков. Когда внезапный порыв ветра поднял густое облако пыли, несколько красноармейцев бросились в ворота дома и исчезли за ними. Игнат и Лена видели, как мелькнули они за заборами и, пригибаясь, побежали огородами в сторону кирпичного завода.