С восходом солнца поднялась в деревне несусветная суматоха. Людей сгоняли на площадь. В хату к Силивону вскочил Сипак с двумя полицаями. Старуха кормила Василька.
— Где Силивон? — бросился к ней разъяренный староста. Василек насупился, заплакал, ухватился руками за бабку.
— Не плачь! — начала успокаивать она ребенка,— Это же староста наш, не бойся.
— Я тебя спрашиваю или кого другого? — и Сипак с силой дернул старуху за плечо.
Та удивленно посмотрела на него, спокойно ответила:
— Откудова мне знать, где теперь Силивон? Вы же сами послали его вчера везти сено в город, под самый вечер послали, чего же спрашиваете?
Сипак действительно вспомнил, что несколько человек и старика Силивона он послал вчера на сеносдачу.
— А ты, если спрашивают, отвечай сразу, нечего огрызаться! — сказал он уже несколько спокойней. Потоптался немного по хате и снова к старухе: —. Сын был ночью?
— О каком это сыне вы спрашиваете? — Мы знаем, о каком. Один он у тебя.
— У меня не один, а два сына. Один в Минске живет, на фабрике работает.
— Я не о нем спрашиваю, я об Андрее, председателе колхоза.
— Чудной вы человек, задаете такие вопросы. Вам ведь известно, что он в армии.
— Мне другое известно, по лесу он шляется, как бандит.
— Вот это мне неизвестно. Вовек еще не было такого, чтобы из нашего рода кто-то в бандитах ходил.
— А я тебе говорю, шляется по лесу, по болотам, пеньковой петли ищет твой выродок.
— Ну и ищите его в лесу, что же вы ко мне цепляетесь? Мне лучше знать, где он.
— Вот именно, лучше. И если не скажешь, ответишь перед комендантом. Айда, собирайся! — грубо рванул он ее за рукав.
— Постыдился бы малого ребенка…
— Не учи! Давай поднимайся!
Василек зашелся плачем, ухватился руками за шею старушки.
— Я боюсь, бабка, это злой дядька!
— А ты не бойся. Беги к соседям, беги, играй!
— Я не оставлю вас!
— Ну, хватит, бери своего щенка, пойдем! Старуха встала из-за стола, глянула в бегающие глаза Сипака:
— Человече ты, человече! Не хочу поганить себя словами и ребенка щажу. Сказала бы я тебе. Но что про тебя скажешь, недоносок ты ведьмячий!
— Ну, ну! — поднял руку Сипак.— Я заткну тебе горло!
— Брешешь! Не в твоих силах задержать человеческое слово. Народу рот не заткнешь, слабоват ты для этого…
Сипак еле сдерживал жгучую злость. Неудобно бить старуху, на улице толпился народ, окруженный немцами и полицаями.
Возле комендатуры лысый золотушный комендант, голова которого напоминала переспелый уродливый огурец, наводил порядок, пискливым голосом отдавал команду солдатам. Заметив старую Силивониху с ребенком в сопровождении Сипака и двух полицаев, он налетел на нее коршуном:
— А! Ты есть партизан? Ты жгла рожь?
— Отцепись, рыжая погань!
Гитлеровец ударил ее автоматом в грудь. Старуха повалилась на землю и, разгребая пыль, силилась подняться с земли. Перепуганного Василька подхватили женщины, зажали ладонями рот, шептали на ухо:
— Не плачь, малыш, а то фашисты убьют. Старуха наконец поднялась с земли, Сипак подтолкнул ее к толпе. Она молчала.
— Я буду каждого бить,— кричал комендант, — кто не скажет мне правды. Расстреляю всех, если не скажете, кто поджег рожь! Кто поджигал, спрашиваю я вас?
Люди насупившись молчали.
— Последний раз спрашиваю, кто поджег?
Из толпы вышел сосед Силивона, старый Михайла, который давно не слезал с печки, доживая свой век среди многочисленных внуков. Он отдалился по старости от всяких дел. Немцы и его выгнали на площадь. Опираясь на палку, старик говорил тихо, обдумывая, подбирая каждое слово:
— Вы зря серчаете, господин офицер. Кто это мог ночью увидеть… поджигателя? И кто это будет божий дар сжигать? Вы спросите у тех, кто был в охране при амбаре, у этих самых полицаев. Не иначе, прикуривая свои цигарки, они и подожгли амбар.
— Что ты несешь, старый пень? — набросился на старика Сипак.— Охранник пропал, его не нашли.
— Вот я и говорю, таких полицаев поставили вы… А какой от них толк, от полицаев, если они только и караулят, где самогонка или на гулянку куда пойти? А народ и претерпевай от этих живодеров.
— Если ты не перестанешь брехать, я вытрясу из тебя все кости! — угрожающе шагнул Сипак к старику. Но не так-то легко было его унять.
— Кости мои не велика для тебя пожива. А что касаемо брехни, ты должен знать, что брешут собаки и те, кто залез в их шкуру. Смотри лучше за собой, вот что я скажу.