— И вы не знаете, где он и как его искать? — спросил Мак. — Знаете только, что он прячется где-то, чтобы напасть на мою жену или поджечь мой дом?
— Боюсь, именно так. Пока только это.
— И почему, черт возьми, он выдает себя за меня?
— Он хотел стать художником, — пожал плечами Уэллоуз. — Возможно, у него нет ни денег, ни связей, чтобы продать свои работы или хотя бы где-то выставить их на обозрение. Возможно, однажды кто-то по ошибке принял его за вас, и он подумал, что на этом можно кое-что заработать.
— Ладно, это объясняет подделку картин и обман Крейна, чтобы он продал эти картины. А что насчет поджога моей мансарды и попытки похитить Изабеллу?
— Бывает, что люди становятся одержимы какой-то идеей, — опять пожал плечами Уэллоуз. — И возможно, он пытается устранить вас, чтобы занять ваше место.
— Тогда при чем здесь Изабелла? Она не имеет к этому никакого отношения. Она и ко мне не имела бы отношения, если бы я не поехал за ней в Лондон. Она бросила меня, оставила одиноким.
Уэллоуз выглядел смущенным, как будто не хотел вторгаться на территорию личной жизни Мака.
— Сержант присматривает за комнатами, которые сдаются внаем, на тот случай если он вдруг вернется, а также следит за прилегающими районами. Теперь это официальное расследование.
— Он мне нужен, Уэллоуз.
— Мы поймаем его, — решительно кивнул детектив, — не беспокойтесь.
Как только Эванс перестала кудахтать вокруг Изабеллы, как растревоженная наседка, и вышла из спальни, Изабелла встала и подошла к письменному столу. Она стала быстро писать письмо Эйнсли, в котором рассказала ей, что внезапно приболела, но теперь уже поправляется. Подобное оправдание звучало неубедительно, даже из-под пера Изабеллы, но рассказом о том, что случилось на самом деле, ей не хотелось расстраивать Луизу. Как с этим поступит Эйнсли, Изабелла не знала, но она верила, что подруга придумает новый план.
Закончив писать, Изабелла промокнула письмо, сунула его в конверт и отложила в сторону, чтобы позже отправить.
Мак пока еще не вернулся, поэтому Изабелла поднялась наверх проверить Эйми. Мисс Уэстлок, осмотрев разбитую губу Изабеллы, предложила ей сделать травяной компресс, который сама же и приготовила. Изабелла призналась, что после этой процедуры ей стало значительно легче. К тому времени, когда принесли чай, припухлость уменьшилась.
Как давно она не принимала участия в детском чаепитии. Служанка принесла масло и джем, некрепкий чай с сахаром и с большим количеством молока и маленькие кусочки кекса с тмином. Эйми с аппетитом поглощала угощение, и мисс Уэстлок проследила, чтобы и Изабелла тоже перекусила.
В восемь часов Мак так и не вернулся, и Изабелла, чувствуя усталость, забралась в постель.
Спустя несколько часов она проснулась оттого, что услышала, как Мак, раздевшись догола, скользнул к ней под одеяло.
— Что ты делаешь? — села в кровати Изабелла.
— Ложусь спать, — зевнул Мак. — Устал как черт.
— У тебя есть собственная спальня.
— Правда? Наверняка сюда я забрел по ошибке. Не выгоняй меня, любовь моя, я слишком устал, чтобы опять вставать и куда-то идти.
— Тогда это сделаю я.
Изабелла уже почти встала с кровати, когда сильная рука Мака удержала ее на месте.
— Время позднее, чтобы бродить по дому, дорогая. Ты разбудишь прислугу, а она заслужила свой отдых и сон.
Изабелла, смирившись, скользнула назад под одеяло, а Мак лег на спину, положив руки под голову. Изабелле пришлось признаться себе, что ей совсем не хотелось покидать теплую и уютную постель, да и лежавший рядом Мак представлял собой живописное зрелище.
Широкие плечи Мака покоились на подушке, подложенные под голову руки занимали еще больше места, а под мышками виднелись пучки рыжих волос. На подбородке пробивалась такого же цвета щетина, а из-под опущенных век горели медным отливом глаза.
Изабелла хорошо помнила ту ночь, когда Мак впервые привел ее домой и она как зачарованная сидела на краешке кровати, пока он раздевался. Вид постепенно открывавшегося перед ней обнаженного мужского тела почти напрочь заставил Изабеллу забыть о собственном стеснении. До этого дня она никогда не видела раздетого мужчину, даже собственного отца. На тех, кто позволял себе снять сюртук, в доме графа Скрэнтона смотрели неодобрительно.