— Навскидку пять-шесть дней назад.
— Это могло вызвать столбняк?
— Конечно, могло.
Из дверного проема раздался новый голос.
— Умер, да? Бедняга, бедняга. Столбняк, да? — Это был только что прибывший окружной хирург.
— Почему вы так сказали, доктор? — быстро спросил Морсби, прежде чем другой врач успел заговорить.
Доктор выглядел слегка удивленным.
— Он, поранив палец, беспокоился об этом. Не вычистил рану достаточно быстро и думал, что туда могло что-то попасть.
— Так вы знали доктора Каррузерса?
— Очень хорошо. Бедняга, полагаю, кончина была скоропостижной, раз столбняк?
— Да, он умер быстро, — ответил другой врач. — В любом случае, он знал, что это не столбняк. Это был стрихнин. — И полицейский медик стал посвящать коллегу в подробности трагедии.
Пока доктора беседовали, Морсби с окружным представителем отправились в приемную, соседствовавшую с операционной.
— Видите, он всех отправил из дома, — заметил его собеседник.
Морсби отсутствующе кивнул.
— Да. Полагаю, он женат? Лучше вашему врачу сообщить печальную весть семье. Что представляет собой его супруга?
— Я не знал ее, только видел. Хорошо выглядит. Это будет для нее ударом. У них была репутация людей, очень привязанных друг к другу. То, что он захотел сделать, потрясло меня. У него были хорошая практика и чудесная жена. Спроси вы меня, я бы вчера назвал его счастливейшим человеком в Хемпстеде.
Морсби пожал плечами.
— Кто знает, что в голове у самоубийц? Но мы пока не можем точно сказать, что он это сделал сам, по крайней мере до полудня; хотя доктор, кажется, особо не сомневается. Странно, однако, со столбняком. Но он вам сам сказал про стрихнин, это довольно последовательно.
К чернильнице в приемной был прислонен конверт, адресованный: «Коронеру».
— Не запечатан, — сказал Морсби, извлекая оттуда листок бумаги.
Коронеру.
Дорогой сэр, по причинам, не интересным никому, кроме меня, я ухожу из жизни.
Джеймс Каррузерс
— Что ж, все сходится. Не думаю, что я здесь еще нужен, Уиллис. Вам лучше оглядеться вокруг и попытаться найти какие-нибудь из причин, не интересных никому, кроме него. Конечно, коронер будет их ждать. Возможно, вам поможет миссис Каррузерс. Я ухожу.
— А вот и черновик записки, сэр, — сказал Уиллис, стоя у камина. — Посмотрите.
В пустом очаге лежал лист обгоревшей бумаги. Чернила на нем побелели от высокой температуры, но при тщательном изучении их легко можно было разобрать.
Я болен, устал от неопределенности и больше не могу этого выносить. То, что я собираюсь сделать, может быть, крайняя мера, но она лучше этого жалкого существования.
Дж.К.
— Хм! Вторая записка меняет немногое. Хотя подождите-ка минуту. Она не предназначалась для коронера. Видите конверт, сэр? «Лила». Это его жена. Интересно, почему он сжег это.
— И почему он написал на одинарном листе бумаги ей, а на двойном коронеру? — сказал Морсби. — Кажется, он часто менял решение, судя по прусской кислоте и всему прочему. Не думаю, что после всего я теперь сразу уйду. Ведь мы еще не видели емкость, из которой он взял яд, не так ли? Я скажу об этом Эффорду, а вы просмотрите бумаги.
Он вышел в холл, проинструктировал пришедшего с ним сержанта и отправился в приемную.
— Что же, джентльмены, здесь нечему вас задерживать. Если вы сможете показать мне, где его спальня, доктор, я перенесу тело туда.
— Не будете ли вы столь любезны подождать и сообщить новости его жене? Это будет для нее ужасным ударом. Они были очень привязаны друг к другу. Бедная девочка!
— Думаю, я еще немного здесь осмотрюсь.
— Тогда я займусь этим, главный инспектор, — сказал хирург и вышел.
Когда они спускались по лестнице, Морсби внезапно повернулся к спутнику и произнес:
— Полагаю, доктор, если он, как говорил, использовал прусскую кислоту, вы не стали бы при вскрытии искать следов какого-нибудь другого яда?
— Нет, если бы причиной смерти очевидно была прусская кислота, — ответил с легким удивлением его собеседник, — а это совершенно несомненно; нет, мы не стали бы.
— И аналитик провел бы проверку только на прусскую кислоту?
— Конечно, прежде всего на прусскую кислоту, и, если бы он ее нашел, то, я уверен, не стал бы искать что-то другое. А что?
— О, так, мысли вслух, — почти извиняясь, сказал Морсби.
Убедившись, что доктор ушел, он велел стоящему в дверях констеблю:
— Не впускайте никого, не уведомив меня, даже прислугу или саму миссис Каррузерс.