Повернувшись спиной к столику, он медленно оглядел комнату, глаза его с медлительной обдуманностью изучали каждый предмет мебели.
Когда чуть позже по лестнице поднялся окружной инспектор, Морсби держал в руках маленький пакет писем, перевязанный голубой лентой, и совершенно бесстыдно изучал одно из них. В ответ на вопросительный взгляд пришедшего он быстро сказал:
— Нашел в пустом пространстве за ящиком в ее гардеробе; отличное укромное место.
— Что ж, вы нашли больше, чем я, — буркнул Уиллис, а затем уже теплее добавил: — Есть что-то полезное для нас?
Главный инспектор протянул письмо, которое читал.
— Посмотрите сами.
Его собеседник взглянул — типичная любовная записка. Здесь и там его глаз цеплялся за фразы: «Скучаю по тебе больше, чем могу найти слов в письме», «Твоя сладость и мягкость...», «Ты есть и будешь для меня единственной в мире», «...не могу дождаться возвращения, чтобы снова быть с тобой».
— Улов, — грубо сказал Уиллис. — Что ж, мы нашли отличную причину. — При обращении к подписи лицо его выразило острое разочарование. Письмо кончалось: «Твой обожатель Джим».
— Жаль, — сказал он, возвращая письмо. — Я думал, вы нашли что-нибудь стоящее. Самому интересно, сколько же они были женаты, что он так ей писал. Мне казалось, лет шесть. — Человек женатый, Уиллис старался выглядеть одновременно насмешливым и завистливым.
— А, — сказал Морсби, который женат не был.
В дверь просунулась голова констебля.
— Пришла миссис Каррузерс, сэр, — изрек он. — Она в холле с сержантом.
— Отлично, — кивнул Морсби и механически сунул пакет с письмами в карман.
Спускаясь по лестнице, он бросил взгляд на часы. Без двенадцати шесть. Он в этом доме уже часа два.
В холле стояла, повернувшись спиной к лестнице, по которой он спускался, высокая женщина.
— Неужели плохие новости? — тревожным голосом произнесла она. — Не понимаю. Почему вы пытаетесь не дать мне попасть в мой собственный дом? Почему тут, в конце концов, полиция? Если дом ограбили, почему вы так и не скажете?
Сержант Эффорд с облегчением взглянул на Морсби.
— Боюсь, хуже, чем ограбление, мадам, — мягко сказал главный инспектор. — Вы должны быть готовы к очень плохой новости. Не могли бы вы пройти со мной в гостиную? — Он придержал ей дверь.
— Но не... мой муж? — запнулась миссис Каррузерс, коснувшись горла рукой в перчатке. — Вы не имеете в виду... Авария? Машина...
Так доброжелательно, как только мог, Морсби поведал ей о полученном им телефонном звонке и дальнейших событиях. Не успел он произнести и пяти слов, как миссис Каррузерс покачнулась, взяла себя в руки и опустилась на диван, словно ноги ее больше не держали. Она не вставила в рассказ Морсби ни слова, только сидела и смотрела на него болезненно расширенными лиловыми глазами, в которых застыло выражение почти невыносимого ужаса. Даже когда он закончил, она все еще сидела неподвижно, словно утратила всякую способность шелохнуться. Морсби отвернулся, чтобы дать ей время придти в себя, но настороженно следил за ней в зеркале над камином, сильно беспокоясь, не случится ли от сильного шока с ней удар.
Наконец она смогла хрипло выдавить:
— Вы сказали... записка? Мне?
— Нет, мадам. Она была адресована коронеру.
— Значит, мне... ничего?
— Боюсь, что нет.
Она застыла в своей каменной позе. Морсби перебирал украшения на каминной полке. Впервые ее увидев, он подумал, что миссис Каррузерс красивая женщина; теперь ее лицо от напряжения выглядело почти пугающим. Из вероятных двадцати восьми она внезапно переменилась так, что ей можно было дать все сорок.
— Он даже ничего... не сказал... обо мне? Вам для меня? — Слова будто вытеснялись из нее бессознательным побуждением, овладевшим ее бессильным разумом.
— Нет. Он не сказал ничего, кроме того, что он использовал стрихнин, а не прусскую кислоту. Более ни слова.
— О! — Ее неестественное спокойствие улетучилось. Она закрыла лицо руками.
Морсби терпеливо ждал.
Когда рыдания затихли, инспектор спросил, в состоянии ли она ответить на несколько вопросов, и принялся задавать их, прежде чем она могла согласиться, думая, что может найти оправдание в заметном усилии, с которым она старалась собраться и удержать трясущиеся руки и ноги. Поначалу он не спрашивал, может ли она пролить какой-то свет на поступки мужа, ограничив свои вопросы внеличностными фактами.