— Но... это было фальшивое письмо?
— Настоящее в том смысле, что доктор написал его, но фальшивое относительно смысла. Это задний листок, оторванный от большого письма, если я прав, и относившийся к чему-то совершенно иному; и я не удивлюсь, если не обладание этим письмом, а понимание, что эти слова могут означать, привело к смерти доктора.
— Но письмо коронеру, сэр, и звонок вам. О, понимаю. Вы имеете в виду, что по телефону говорил не он?
— Да, так и было. Скажу вам, что произошло. Доктор пришел, съел ланч, налил кружку пива и выпил. Он не придавал этому значения, пока не понял, насколько оно было горьким. «Забавно, — думает он. — Вкус такой, как будто там что-то было. А вот новая бутылка. Хорошо, хорошо». И он берет что-нибудь, чтобы заглушить горький вкус, например кусок сыра. Затем думает: «Это мой шанс. Слуг нет, Лилы нет, отправлюсь на разведку». Поднимается наверх и начинает рыться в ящиках туалетного столика жены.
— Но зачем он это делал, сэр?
— Потому что он был ее мужем и отчаянно любил ее, и, следовательно, ревновал, и, следовательно, подозревал, и у него появилась отличная идея, а может, больше, чем идея, что она не так верна ему, как ему бы хотелось. Итак, он осматривает два ящика, а в третьем находит тот обрывок своего письма, в конверте, который когда-то сам надписал «Лиле». И в это же время, могу представить, наступает первая конвульсия. Доктор понимает, что отравлен стрихнином. Он спускается в операционную так быстро, как только может, и там замечает, что пузырек со стрихнином далеко не так полон, как должен бы был; это придает ему уверенность. Он достает пузырек с хлороформом и начинает пытаться одурманить себя. Он не может вызвать другого врача, потому что это укажет на факт его отравления, а им владеет мысль защитить отравителя даже с риском для собственной жизни. Возможно, он теперь вообще не слишком беспокоится о собственной жизни, узнав то, что только что ему открылось. Так что между спазмами вместо того, чтобы дурманить себя, он относит пивную бутылку в буфетную, опустошает ее и промывает, как и кружку, и пишет ту записку коронеру. К тому времени он уже знал, что все безнадежно; он не мог бы спасти себя, даже если бы хотел, и конвульсии наступают чаще и чаще; он едва держится между ними. Так что он звонит в Скотленд-Ярд, а затем ползет обратно в операционную за прусской кислотой. Но находит ее слишком поздно. Он не может даже встать. Ему приходится отбросить ее. Вот и все.
— Вы имеете в виду... миссис Каррузерс?
— Его жена положила стрихнин в бутылку перед уходом из дома. Конечно, она его убила, Уиллис. Но мы никогда не докажем это. Он слишком хорошо замел следы. Господи, он должен был сильно любить ее.
— Но... зачем она это сделала, сэр? Где мотив?
— В моем кармане, дружище. Эти письма. Вы сильно ошиблись, Уиллис. Джимми — не такое уж необычное имя, как вы сами знаете. Кроме того, его она звала «Джеймс». И письма написаны не той рукой, что записка коронеру.
— О! Но они у вас, мистер Морсби. Ведь?..
— Нет, как я вижу, мы не можем этого сделать. Когда она обнаружит пропажу, это доставит ей неприятные ощущения, но подозрение в самоубийстве слишком тяготеет над нами. И, конечно, я могу быть неправ от начала до конца, такая возможность всегда присутствует. Но помяните мои слова: если в ближайшее время миссис Каррузерс выйдет замуж за человека, крещенного Джеймсом, это подтвердит мою правоту.
Через одиннадцать месяцев инспектор Уиллис получил вырезку из «Морнинг Пост». Письма при ней не было, но конверт, в котором она была упакована, был помечен адресом Скотленд-Ярда.
Вырезка гласила следующее:
Грей — Каррузерс. 19 ноября сего года, в церкви Св. Агаты, С.-З., Джеймс Роланд Грей, второй сын Роберта Грея из Веллингтона, графство Дорсет, и Лила Джоан Каррузерс, единственная дочь мистера и миссис Герберт Томас, из «Холма», Бишопс-Стретфорд; без торжества, ввиду траура в семье невесты.
Перевод Д.Шарова
Опубликовано:
Unsound Mind by Anthoni Berkeley. Time and Tide, 14 and 21 October 1933
[1] Другое название синильной кислоты