Монт вспомнил, как самоуверенно он тогда говорил о прогрессе, этике и тому подобном.
Внешне Чарли не производил особого впечатления. Низенький, толстый, вечно растрепанный и наполовину лысый. Все обычные достоинства у него отсутствовали; он плохо одевался, редко менял белье, не обладал шармом и не имел ни малейшего представления о пустячных разговорах, которыми цивилизованные люди скрашивали часы скуки. Но несмотря на это, в Чарли было что-то необыкновенное; Монт понял это, наблюдая сейчас за ним в работе — какое-то достоинство и цельность, которые были редки у его современников. Ну так уж выпали кости, подумал Монт, что он мог говорить с Чарли так, как, например, было бы невозможно с Доном Кингом или даже с Томом Стейном.
Наконец Чарли почувствовал, что сзади кто-то стоит, обернулся и вопросительно поднял брови.
— Я говорил с Биллом Йорком. Он хочет лететь к Земле.
— Могу себе представить. Он в самом деле так и сделает?
Лингвист поискал сигареты, нашел одну и закурил.
— Ну, давай, рассказывай!
Монт набил трубку и уселся на жесткий, с прямой спинкой стул. Шум воздуха в трубках казался очень громким. Смешно, но Чарли, это, кажется, не мешало. Он вдруг спросил себя, почему Чарли по-прежнему так усердно работает. Чтобы не думать о Хелен? Работа как успокоительное — недостаточно убедительно. Он, Монт, тоже не знал, почему продолжал работать. Смешно, но себя он понимал не больше, чем Чарли. Так почему же он надеется понять туземцев Сириуса-IХ?
— Ларст тебе помог?
— Да, во многом.
— Достаточно, чтобы ты смог с ними говорить?
— Надеюсь. У меня и до этого была масса слов, а старый дурень подарил мне, так сказать, ключ ко всему этому. Странный язык, но теперь я немного могу на нем говорить.
Монт почувствовал большое облегчение. Это аргумент, который нужен ему для Йорка — это мостик к цели!
— Как они называют свою планету?
— Это трудная история. У них есть для этого слово — Валонка, но оно обозначает также любую другую совокупность, мироздание, весь свет. Они думают как-то не по-нашему и очень непросто найти обозначение для каждой вещи и каждого понятия. Самих себя они называют мердози, народ. А этих проклятых волкоподобных зверей — мердозини. В грубом переводе это означает, — кажется, “охотники для народа”. Интересно, правда?
— Это мне ясно. А что-нибудь еще значительное ты обнаружил?
— Одно из слов, которым Ларст обозначал самого себя, означает: “Человек, который достаточно стар, чтобы весь год оставаться в деревне”. Что ты об этом думаешь?
Монт наморщил лоб.
— Это должно значить, что более молодые мужчины не остаются все время в деревне. А это значит…
— Да. Когда ты сообразил, что там не было ни одного молодого мужчины, ты оказался очень близок к догадке об их образе жизни. Но это не должно непременно означать то, что мы думали — что они в военном походе или что-то подобное. Нападение на лагерь, возможно, никак не связано с необходимостью их отсутствия. Может быть, они большей частью живут в деревьях, как тот мужчина, с которым мы тогда хотели поговорить.
— Но они все же должны иногда приходить в деревню.
— По-видимому. Вокруг носилось достаточно ребятишек.
— Ты имеешь в виду, что у них есть регулярные сезоны спаривания или что-то подобное?
— Не знаю. Может быть, но мне кажется, что, учитывая прочие их обычаи — это немного притянуто за волосы.
— Но ведь это необязательно может быть обусловлено биологическими причинами. Человеческие существа всегда горазды на комические вещи. Может, это культурное табу. Ты допускаешь такое?
Чарли загасил сигарету.
— Во всяком случае, это многое объяснило бы. Например, нападение на лагерь.
— О боже! Вот оно! — возбужденно воскликнул Монт и встал. — Как мы могли быть такими глупыми? Страшно подумать, что это я, так сказать, спровоцировал…
— Но ты же ничего не знал!
— Но я сделал самое ужасное, что только можно было сделать. Я устроил лагерь на поляне, я хотел, чтобы они могли наблюдать за нами и видеть, какие мы есть. И наши женщины все время были с нами. Мы их выставили на всеобщее обозрение. А потом пошли в деревню, где были их женщины…
— Но ты же не мог этого знать!
Монт опять сел.
— И это я, великий антрополог! Любой дурак сделал бы все намного лучше! Я должен был лучше знать это! Сразу же после посадки мы обнаружили самое строжайшее табу их культуры! Это было то же самое, как если бы они приземлились в Чикаго и тотчас же ясным днем начали спариваться прямо на улицах!
— Об этом можно поразмыслить, но не может быть, что все дело только в этом.