Тогда, давно, он высвободил занятую чем-то правую руку и прижал девушку к себе; она едва не задохнулась от боли, от счастья и еще чего-то, названия чему нельзя было дать.
Потом она уже всегда с волнением ждала, что Иван Петрович, произнеся эти драгоценные слова, еще и обнимет ее. И если это случалось, она всерьез верила, что он угадывал ее желание. Скажи он, что он сам захотел этого, она удивилась бы.
Сейчас Иван Петрович не угадал.
Остановившись уже за дверью, он напомнил:
— Смотри не задерживайся. Если я опоздаю, пойдешь одна… В клубе свидимся.
Теперь, когда из полутемного коридора он вышел на яично-желтую от утреннего солнца лестничную площадку, она разглядела, как стара его брезентовая куртка. Особенно неприятно поразил ее наполовину оторванный накладной карман.
— Ванюша, опять инструмент в карман толкаешь! А сказать, что куртку починить надо, не мог…
— Я говорил, Муха, — миролюбиво отвечал он. — Но у тебя столько забот…
— Говорил, говорил!.. Опять я виновата…
Действительно, на днях заходила речь о куртке, но как-то совсем мимоходом, и Клавдия Ивановна забыла о ней. А признаться сейчас в этом не хотелось.
— Срам какой, — продолжала она. — Тебе, конечно, ничего, а что о твоей жене скажут?
— Что скажут? Ничего не скажут, — смущенно оправдывался он. И вдруг, войдя обратно в коридор, притянул голову жены к себе. Она прислонилась к его жесткой, словно из фанеры, куртке, пахнущей пылью и бензином, и прикрыла глаза.
— Будет, будет, — с шершавой нежностью сказал он, мягко отстраняясь.
Клавдия Ивановна несколько секунд смотрела на щелкнувшую замком дверь, а затем на цыпочках, чтобы не разбудить детей, прошла в кухню.
Только Надя и Коля учились в первой смене. Старшеклассники, они уже сами готовили себе завтрак, и нередко, проводив мужа на работу, Клавдия Ивановна еще на полчаса ложилась в кровать. Для человека, который изо дня в день немного недосыпает, очень дорога каждая минута сна.
Сегодня Клавдия Ивановна не могла себе позволить этого. Посещение клуба для нее вовсе не простое дело… И она сразу взялась за многочисленные дела, хорошо известные каждой хозяйке большой семьи, бесконечные, ежедневные, как листки отрывного календаря, почти одинаковые, и вместе с тем всегда чуть-чуть новые и разные.
Сначала Клавдия Ивановна еще старалась установить, что́ нужно раньше, что́ потом, но вскоре пренебрегла всякой очередностью.
— Как белка в колесе вертишься, — иногда жаловалась она мужу, бессознательно наговаривая на себя. В самом же деле в ее домашнем труде всегда была незаметная, но мудрая система и последовательность, выработанная непроизвольно, закрепленная привычкой. Будь иначе, она не успевала бы сделать и трети того, что делала.
И все-таки Клавдия Ивановна, кроме обязательных, неотложных дел, сумела проверить, как Ленька выучил роль Кота в сапогах (мальчишка был активным участником школьного драматического кружка), заштопать две пары мужниных носков, посидеть немного над скатертью, которую вышивала уже третью весну…
В 7 часов вечера она пришла в клуб.
Она и раньше бывала здесь, на киносеансах, но всегда торопилась домой, не интересовалась ничем, кроме того, что происходит на экране, и поэтому не замечала, как здесь хорошо и уютно. А сегодня все красивое и приятное как будто обновилось, чтобы доставить ей как можно больше удовольствия. И призыв «Добро пожаловать!», такой свежий, яркий, что он продолжал гореть в глазах и после того, как она миновала парадную дверь. И пол, натертый до такого блеска, что было неловко ходить по нему, оставляя пыльные отпечатки подошв. И ослепительный свет множества нарядных люстр. И необыкновенно созвучная всему этому торжественная музыка, заполняющая огромное здание: видимо, она неслась из скрытых где-то репродукторов.
Клавдия Ивановна на мгновение задержалась у большой Доски почета, установленной в центре фойе, и тотчас же попыталась сделать вид, что нисколько ею не интересуется. Едва ли это ей удалось — слишком уж счастливо и смущенно было ее лицо.
Однако у всех, кто находился в клубе, были свои радости, свои переживания, и никто не обратил внимания на маленькую женщину в коричневом шелковом платье с орденом «Мать-Героиня» на груди. Она присела на диван и время от времени бросала короткие взгляды на Доску почета. Там, в левом верхнем углу, висел портрет пожилого мужчины с галстуком, повязанным неумело, но старательно. Под портретом было написано: