К ее радости, Олег Петрович, видимо, действительно был доволен визитом.
— Приехали? — спросил он. — И правильно сделали. Сейчас отправимся. Нюшенька, собери меня… В отпуск?.. В какой отпуск!.. Сегодня мы начинаем триста пятьдесят первый опыт. Да-да… А понадобится — мы и двадцать седьмой опыт произведем… Да-да, не смейтесь, пожалуйста. Мы добьемся своего!..
Ассистенты переглянулись. Удивилась и Анна Львовна. Она плохо разбиралась в делах профессора, но в арифметике была достаточно сильна.
ПЕРВЫЕ СЛЕЗЫ
К танцам зрители никогда не остаются равнодушными. Стоит только показаться на сцене легконогим плясунам, а пальцам баяниста пробежать по сверкающим пуговкам — и точно какие-то невидимые токи устремляются в зал, возвращаясь оттуда аплодисментами. Но сегодня успех превзошел все, что бывало до сих пор. Уже дважды исполнялся танец, но зал требовал еще и еще.
— Бис! — пищали дисканты.
— Уральскую топтушу! — ухали басы.
— Повторить!..
— Бис!..
Ведущая концерт, девушка в белом шуршащем и таком длинном платье, что она то и дело наступала на него, вышла на авансцену. Пошевелила губами. Подняла руку.
Тщетно. Зал неистовствовал.
Девушка выждала еще некоторое время, а затем отправилась за кулисы. По пути она, уже не первый раз в этом концерте, споткнулась, после чего растопыренными руками неумело подобрала подол. Даже это ее неловкое движение, ранее неизменно вызывавшее беззлобный смех в зале, сейчас не было замечено.
— Бис!.. Топтушу!.. Повторить!.. — надрывались благодарные зрители.
За кулисами сбились в кучу танцоры: девушки в широких сарафанах из плотного полосатого шелка, издали похожего на парчу, юноши — в густо вышитых разноцветных косоворотках. Почти все они тяжело и порывисто дышали, лица многих блестели от пота, но во всех глазах сверкали искры, которые, казалось, ничто, не может погасить.
Тут же стояла невысокая немолодая женщина, уже начинающая полнеть, но все еще красивая какой-то тяжелой, волнующей красотой. От ее глаз необыкновенного золотисто-зеленого цвета трудно было оторваться.
— Как, Анна Михайловна, — обратилась к ней ведущая программу, — будем третий раз?
— Боюсь, ребята утомились, — ответила женщина так спокойно, словно до ее ушей, прикрытых гладкими черными волосами, не доходило то, что творилось в зале.
— Анна Михайловна! — не то вскрикнула, не то выдохнула одна из танцовщиц.
— Хорошо, — согласилась Анна Михайловна. — Только, Саша, не подведи. — Она порывисто обняла и поцеловала девушку. — Молодец, Сашенька! — добавила она.
Танцоры не обиделись: Саша Лебедева вполне заслуживала особого отношения.
Вот и сейчас. Шестнадцать юношей и девушек двигались по одной линии, в точности повторяя жесты, повороты, поклоны, притопы… Но все они в сущности создавали прекрасный фон для одной Саши, которая поворачивалась, кланялась, притопывала и вообще двигалась так же, как и все, и в то же время не так. Совсем не так!.. На сцене эта девушка с вздернутым, запыленным веснушками носиком, словно бы избавлялась от веса. Она не ходила, а скользила, не подскакивала, а взлетала, так, словно захоти — и она безусловно парила бы птицей!.. А как она кружилась — будто в ней была спрятана пружина!..
Зрители видели шестнадцать танцоров, но замечали лишь ее одну, Сашу, хотя, надо полагать, никто об этом не задумывался.
Третий раз была исполнена «Уральская топтуша», и снова под сводами зала плескались аплодисменты, и впору было четвертый раз показывать этот же танец. Выручил баянист: он снял с колен свой тяжелый баян, потянул веревку, возле которой сидел, и лиловый занавес медленно прикрыл сцену.
Только после этого зрители угомонились. Воспользовавшись наступившей тишиной, девушка, которая вела программу, просунула голову между складками бархата и объявила:
— Концерт окончен…
Счастливые и усталые пошли танцоры в свои уборные раздеваться.
— Как я волновалась, Анна Михайловна! Если бы вы только знали!.. Боялась, сердца не хватит, — воскликнула Саша.
Лебедева была, пожалуй, единственным человеком, не понимавшим, что именно она приносит коллективу такой исключительный успех. Она просто любила кружиться, прыгать, танцуя, испытывала удовольствие — и все. И может быть, с этой непосредственности и начиналось обаяние ее редкостного таланта.
Она хотела сказать еще что-то, но послышался стук в дверь. Опираясь на толстую, полированную трость, вошел мужчина в сером костюме. В его внешности, манере держать голову было что-то непривычное. Вместо галстука топорщился белый бантик. Саше пришелец показался смешным, и она сжала губы и с преувеличенным усердием стала стирать грим.