Жена вздрогнула, но не сменила позу.
— Потом, — продолжал старик, — Янка скомандовал:
— Становись!
Наш строй был похож на частокол, что начал разваливаться еще в прошлом годе, а починить его мужику недосуг. Мы бы и сами посмеялись, да уж больно не до смеху было. Отводя глаза в сторону, командир сказал:
— Товарищи партизаны! Все вы знаете, с каким врагом и за что мы воюем. Наш отряд молодой, хотя и состоит из стариков. Мы еще не получили боевого крещения, не пролилась еще ни одна капля нашей крови. А сегодня одному из нас назначено помереть. Есть специальное задание. Я ваш командир, и по моему приказанию, — тут Янка вроде бы глотнул воздуху, — и по моему приказу любой из вас должен пойти на это специальное задание. Но, может, кто добровольно вызовется?.. Повторяю: если кто согласен, не раздумывая, добровольно сложить свою голову за нашу Родину, три шага вперед!
Оно, конечно, будь Янка настоящим командиром Красной Армии, что для него такая речь? А скорее всего не стал бы он ее говорить, отдал бы приказ. Только, какой же Янка командир?.. А тут посылай на верную смерть соседа, с которым без мала полвека прожил рядом и, может, не один мешок самосада вместе раскурил.
Отговорил свою речь Янка и повернулся к нам спиной. Боялся, что, может, у нас храбрых не настачит. Чудак! У нас оружия, правда, не было, а и было бы — толку немного. А только горе большое и храбрость родит. И мы, двенадцать мужиков, все как есть сделали три шага вперед.
Янка обернулся к нам, и глаза у него росой покрылись.
— Спасибо, — говорит, — товарищи!.. Никакого особого задания пока нет. Просто я хотел испытать вас. Теперь вижу, что не зря мы собрались. Придет срок — и каждый себя покажет… А теперь все. Разойдись!
Мы опять, который раз за этот день, стали чистить ружьишки и прочую нашу амуницию, чтоб подзаняться хоть чем. А то на войне хуже нет безделья, оно, как ржа железо, сердце разъедает.
Только разведчик этот, Степка, что ли, не помню уже, подошел к командиру.
— Янка, как же это так?
И тут мы услыхали, как наш командир умеет кричать. Первый и последний раз довелось услышать.
— Допреж всего, я тебе не Янка, а боевой командир! И нет у тебя правов обсуждать мои приказы. А напослед за недисциплинированность айда на гаубвахту до особого распоряжения!
Гаубвахта — это у нас было. Мы сразу условились, что недисциплинированных будем сажать на гаубвахту — шалашик в лесу стоял, охотниками построенный. Охраны там не было, на совести все держалось. Только до этого разу никто еще такого наказания не получал.
Мы глядели на нашего разведчика: и жалко нам мужика, и не понимаем, за что он впал в немилость. А только спорить не решаемся. Разведчик снял с себя ремень, бросил его к ногам Янки и строевым шагом пошел с полянки.
Настроение, понятно, у всех нехорошее.
Потом, когда солнце уже маленько притомилось, гляжу, подходит ко мне Янка и приказывает:
— Выдать мне коробок со спичками!
Я был отрядным каптенармусом. Всех спичек в отряде только что один коробок и был, и мы уговорились пускать их в расход только в крайности. А так обходились кресалом.
Но приказ командира — закон, и я отдал наши спички. Янка взял коробок и ушел, никому ничего не сказамши.
А ночью в нашем селе сгорел большой полевой бензосклад фашистов.
Рассказчик пожевал ртом воздух, обтер ладонью усы, на мгновенье остановился. Взгляд его, во время рассказа то и дело перебегавший с одного из нас на другого, был теперь устремлен куда-то вдаль, казалось, сквозь стенку вагона.
— Утром отряд наш окружили… И разведчика нашего Степку тоже взяли.
Всех расстреляли. А мне так вот повезло — живу, хоть и семь пуль в теле сидит.
Я вздрогнул. Думаю, что то же самое почувствовали и жена, и седой пассажир.
— Что же было дальше? — спросила жена.
— Дальше?.. Дальше меня бабы как-то заметили среди упокойничков. Переправили в воинскую часть, оттуда в госпиталь. А очнулся я далеко-далеко!.. Все эти годы прохворал, маялся… Нынче собрался наконец в тамошние места.
— Могилы товарищей проведать? — грустно спросил седоволосый.
— И за этим, — сказал старик. — А главное — найти место, где сгорел Яков Михайлович Медведев, командир наш Янка. Поклониться его бессмертной памяти.
— Да-а, — протянул седоволосый пассажир. — Да… А командиром… или, как это точнее выразиться, военачальником-то он оказался неважнецким. Бросить отряд на произвол судьбы. Прямо будем говорить, папаша, — плохой военачальник.
— Не моги так говорить! — разгневался старик, но тут же смягчился. — Я и сам так думаю… Может, и плохой начальник, неумелый значит… Но человек хороший. А это главное.