— Но нельзя же, папаша, так противопоставлять, — не сдавался седоволосый. — Плохой военачальник — хороший человек…
— Вам оно, конечно, виднее, — обиделся старик. — Вы в военных академиях обучались. А только у нас свое рассуждение… У Гитлера что, военачальников опытных не хватало?.. Или, например, в гражданскую войну у нас генералов было больше, чем у четырнадцати держав?.. Не-ет… И вояки фашистские поднаторели на убийствах, и генералов у нас в гражданскую вовсе не имелось. А только мы победили всё одно. А почему?.. Потому, что наши люди другие, хорошие люди, с хорошими думами в голове и на сердце. Хороший человек завсегда победить должен…
В купе стало тихо. Только слышно было свистящее дыхание старика-партизана.
— А мы с вами, папаша, попутчики. И я в ваше село. И тоже могиле бессмертного человека поклониться… Если не возражаете, и я расскажу.
Седоволосый пассажир вопросительно посмотрел сначала на жену, потом на меня; к старику он не обращался, словно его согласие было уже получено.
— Знаете, вот прикрою глаза — и вижу все, как сейчас. Двухэтажный дом, где жили офицеры, дверь, в которую я постучался нерешительно: все двери одинаковые, нетрудно и спутать.
Отсутствовал я только один день, а в комнате произошли удивительные перемены. Окна украшали не два метра марли, как еще было вчера, а тюлевые занавески с большими цветами. Стол был накрыт новой скатертью, тоже в цветах. На подоконниках стояли два вазона, а из графина вызывающе выглядывали ярко-красные розы.
Я даже запнулся на пороге. Войти в эту светелку и осквернить ее затасканным, сделавшимся серым из синего комбинезоном — это было бы проявлением вопиющей невоспитанности, в которой довоенных летчиков обвинять никак нельзя было.
— Заходи, заходи, чего оробел? — услыхал я привычный голос.
Старшего лейтенанта Иванова я знал давно, еще в училище подружились. Но служба разлучила нас. Только изредка, совершенно случайно, трассы наших самолетов сходились. Несколько чаще мы обменивались письмами. Поэтому, приземлившись вчера в этом гарнизоне, я сразу же направился в дом комсостава, уверенный, что обязательно найду здесь приют.
Иванова я нашел быстро. Но воспользоваться его гостеприимством не удалось. Не успел я растянуться на койке, как меня вызвали к начальнику штаба полка. Он сразу дал задание слетать с пакетом в соседний авиаполк.
Только сейчас я вернулся. И вот обыкновенная холостяцкая кабина военного летчика трансформировалась в некий приют спокойствия и вдохновения. Поэта бы сюда!
— Что это значит, Иван Иванович? — решился я наконец заговорить. — Что это за «наш уголок я убрала цветами»?
Последние слова я пропел, мне очень нравился тогда этот дешевенький романс.
Иванов, отведя голову назад, бросил взгляд на тщательно приглаженную кровать и, видимо, оставшись доволен, подошел ко мне.
— Ну как? — спросил он.
— Красиво, — ответил я не без иронии. — Но растолкуй, сделай милость, в чем дело.
Он улыбнулся, если только можно улыбаться, когда физиономия и без того расплылась, как солнце на рисунках карикатуристов, и протянул мне бумажку.
Это была телеграмма: «Сегодня приезжаю. Встречай. Целую. Нина».
Я ничего не понял. Мне казалось, что я знаю все или хотя бы почти все самое важное об Иванове, но женщина, которая целует его по телеграфу и требует встречи, была мне неизвестна.
Улыбка Иванова стала застенчивой.
— Садись, я тебе все расскажу, — заговорил он так, будто признавался в какой-то вине передо мной. — Прости, что до сих пор скрывал, но… но все случилось так необычно. Когда я служил еще в Москве, я познакомился с девушкой — студенткой медицинского института. Целые полгода мы встречались, прежде чем я признался, что люблю ее и предложил стать моей женой. Знаешь, я боялся, что она рассердится или расхохочется, что было бы еще хуже. Но оказалось, что все в порядке. Она призналась, что тоже… любит меня, что если бы я тогда ей этого не сказал, она первая объяснилась бы. Вот, честное слово, не вру!.. В тот же день мы пошли в загс, а оттуда — к ее матери, «представляться». Клара Владимировна — мать Нины — и смеялась, и плакала: уж очень все для нее было неожиданно. Но в общем поздравляла, желала счастья. Нина собрала свои платья, учебники («Приданое!» — смеялась она), и мы поехали ко мне. А дома меня ждал связной с приказанием немедленно явиться в эскадрилью. Больше я на эту квартиру не вернулся, меня срочно перевели сюда.