Разумеется, он не ждал, что у леди Карлайл пробудится материнский инстинкт, который заставит ее помчаться на помощь к трем осиротевшим детям. Он побился бы о заклад, что этому не бывать.
Рождество, конечно, погибало. Для соблюдения приличий ему полагалось облачиться в траур и ограничиться в светских развлечениях. Но, вполне возможно, он принял бы приглашение провести праздники в поместье Хинкли. Там собиралось приятное общество, и там должна быть дочь Хинкли…
Но нет! Он обречен провести Рождество, пытаясь обустроить будущее трех чужих для него детей. Его карета приближалась к дому, где они жили, и, судя по погоде, он может застрять там, с ними, и надолго. Восхитительная перспектива!
Что, черт побери, он будет делать с тремя детьми?
Виконт хмуро глядел на дом, когда его экипаж, наконец, остановился у ворот. Коттедж был довольно мал, хотя и больше, чем он мог ожидать, учитывая то, что Парр с Марджори пустили на ветер и его поместье с небольшим состоянием, и ее весьма значительное приданое, а также залезли в непомерные и безвозвратные долги. Но это был весьма запущенный загородный дом. Мрачный. И унылый.
Он очень жалел детей. И спрашивал себя, глубоко ли они скорбят. Все-таки, Марджори и Парр были их родителями.
Когда он выбрался из кареты, то понял, что позади остановился другой экипаж. И, взглянув на него, увидел леди Карлайл, которая, прижавшись лицом к окошку, смотрела на него. И тут же быстренько отшатнулась. Конечно! Это же настолько ниже ее достоинства – показать, что она хоть мало-мальски им интересуется.
Он разозлился. Она доказала, что он был неправ, а он ненавидел быть неправым. Ему не хотелось думать, что в ее душе имелась хоть малая толика сострадания к детям. И тут его осенила мысль, что в доме они будут вместе. Вместе с наступающим Рождеством. И вместе с неизбежной метелью.
«Твою мать!», от души выругался он про себя.
Иногда он ненавидел ограничения, налагаемые на него как на джентльмена. Он бы предпочел с наслаждением проигнорировать ее присутствие и в одиночестве зашагать к двери коттеджа. И все-таки, он позволил себе слабость сорвать на ней свою досаду:
– Ах, – сказал он, изучая ее красивое, высокомерное, холодное лицо, так странно контрастирующее с ярко-рыжими волосами, выглядывающими из-под полей шляпы. – Вижу, что проиграл бы пари, если бы был достаточно неблагоразумен, чтобы с кем-то поспорить. Вы приехали.
Ее прекрасный большой рот вытянулся в ниточку, а челюсти сжались так, что ему показалось, будто зубы расколются от силы, с которой она их стиснула.
– Я приехала, милорд, – сказала она, и каждый звук ее голоса был так же морозен, как этот день, – потому что в самых буйных своих фантазиях не могла представить, что вы окажетесь здесь. Очевидно, мы оба можем иногда ошибаться.
Виконту приходилось смотреть на нее снизу вверх и это ему не нравилось. Кучера, который должен был выдвинуть ступеньки и помочь ей спуститься, что-то не было видно.
– Позвольте мне, мадам, – он наклонился внутрь кареты, откинул плед, укрывавший ноги и, взяв ее за талию, снял ее на землю и поставил перед собой. Так-то лучше. Теперь она едва доставала головой до его подбородка. Ее талия, как он запоздало заметил, стала еще тоньше, чем прежде. И она все еще пользовалась теми же духами, что и прежде, с тонким ароматом, который дразнил, а не атаковал обоняние.
– Благодарю за то, что дождались моего позволения, милорд, – с едким сарказмом сказала она. И добавила – Руки!
Он убрал руки и поджал губы.
– Мадам, – он поклонился с преувеличенной любезностью, обдумывая приятные способы укорочения ее острого языка, – вы примете мою руку, чтобы мы могли подойти к дому и как должно встретиться с нашими племянниками?
Он ждал ее ответа.
– Благодарю, – она вздернула подбородок и нос, и хотя те вынуждены были двигаться вместе, преуспела в том, чтобы это вздергивание выглядело двумя совершенно отдельными движениями.
Она невесомо положила свою руку вдоль его руки, как будто он собирался вести ее в танце. Пусть не считает, что взял над ней верх.
В мертвой тишине они проследовали через ворота и направились вдоль по дорожке.
Каким будет это Рождество, думал виконт Морси. Ветхий коттедж, некстати начавшаяся метель, трое маленьких детей и холодная, надменная женщина. Боже, что за Рождество!
Он спрашивал себя, каким же ненормальным он когда-то был, воображая, что любит эту женщину. И за какую неведомую добродетель высшие силы вознаградили его, не позволив на ней жениться.
***
Два экипажа. Не один, а целых два! Детей слегка подташнивало от волнения при виде одного экипажа, остановившегося у ворот, тем более что это был самый величественный экипаж из всех, что они прежде видели. А когда позади него появился второй, их глаза от восторга стали как блюдца. Правда, долго наслаждаться видом им не позволили. Няня отогнала их от окна, наскоро и больно обтерла им лица и сменила девочкам передники на те, что поновее и почище.
Похоже, прибыли их дядя и тетя.
Руперт и Патриция, немедленно изготовясь, собрались было мчаться вниз, чтобы встретить гостей. Но няня сказала, что ни волнение, ни стремление покинуть детскую, непозволительны. Они должны спокойно ожидать там, где находятся, до тех пор, пока их тетя и дядя не оправятся от путешествия и не решат, посетить их или вызвать к себе. И они должны вести себя наилучшим образом.
Дети должны быть видны, но не слышны. Дети могут говорить только тогда, когда к ним обращаются. Каролина мысленно повторила правила, хотя это было ни к чему. Она была рада, что им не позволили бежать в холл. Она надеялась, что тете и дяде понадобится достаточно много времени, чтобы оправиться после путешествия. Она надеялась, что останется неговорившей, даже после того, как им разрешат говорить.
Они пришли очень скоро. Няня сказала, что они пожелают умыться, переодеться и выпить чаю, но, должно быть, ошиблась. Каролина попыталась спрятаться позади нее, когда гости вошли в детскую, но была твердо выдвинута вперед, после того как няня присела в глубоком реверансе. Так что вместо этого Каролина уцепилась за рукав Руперта и стояла, полуприкрывшись братом и выглядывая из-за его руки.
– Руперт, – произнес дядя, – Патриция, Каролина. Он смотрел по очереди на каждого из них и каждого приветствовал наклоном головы. Когда очередь дошла до нее, Каролина нырнула за Руперта. Дядя выглядел очень строгим и очень высоким. Она подумала, что он выше, чем был папа, хотя папу она помнила не очень-то хорошо. Папа ей никогда не кланялся. Ей нравилось, когда ей кланялись. Принцессам всегда кланяются.
– Здравствуйте, дети! – Ее тетя, в свою очередь, улыбнулась каждому из них. Она была очень симпатичной леди. У нее были волосы, как у Патриции. Каролина слышала, как слуги говорили, что Патриция вспыльчива из-за того, что у нее рыжие волосы. Хотя Каролина никогда не замечала, чтобы Патриция была злой. Она подумала, а не злая ли ее тетя. И ей показалось, что тете хотелось бы спрятаться за дядиным рукавом, как она сама пряталась за Рупертом. Ее тетя робела.
– Здравствуйте, сэр. Здравствуйте, мадам, – Руперт поклонился, не выпуская руку Каролины. Он говорил своим взрослым голосом.
– Здравствуйте, дядя. Здравствуйте, тетя, – реверанс Патриции был лучшим из всех, что она когда-либо делала. Она подняла юбку не слишком высоко и не завалилась набок. Няня должна быть довольна.
Наступила короткая пауза и Каролина поняла, что настала ее очередь. Ее большой палец потянулся ко рту, но она вовремя поймала себя и решительно его опустила. Пальцы сосут только младенцы. На всякий случай она придвинулась поближе к спине Руперта и тем глазом, что не заслонял его рукав, уставилась на тетю.