— Давай, Неженка! — как всегда в свое манере командует Матвей. — Сделай это для меня!
И я собираю всё свою храбрость и скольжу ногой вперед, потом другой, и у меня что-то начинает даже получатся, пока один из коньков, не скользит дальше, чем нужно, и я падаю назад. Ну, почти падаю. Матвей успевает меня подхватить, и ставит на место.
— Ещё раз! — прошу я, и его лицо расплетается в улыбке.
— Конечно, Неженка, наслаждайся!
И мы снова встаём в сцепку. Он тянет и поддерживает меня, и мы как улитки плетёмся среди снующих людей.
— А ты откуда так умеешь кататься на коньках? — я завистливо смотрю, как он ловко рисует ногами восьмёрки.
— Я профессионально занимался хоккеем, — отвечает Матвей, — до армии.
— А потом?
— А потом… — повторил он, видимо, подбирал слова, — свернула моя дорожка не туда!
— Ну да я помню «Бурная молодость»! — я неуклюже переставляю ноги, и даже качусь.
— Ага! — кивает он. — И мотала меня та дорога. Почти десять лет! Где мозги были?
Я удивлённая его тоном, подняла на него глаза. Но он не смотрел на меня.
— Матвей, а ты был женат? — зачем спросила, сама не знаю.
Он заломил бровь, рассматривает с интересом.
— Мне просто интересно, — поспешно добавила я, — не хочешь не отвечай. Просто ты сказал, что не женат…
— Нет, Неженка, я не был женат.
— Но почему?
— Ну, сказал же, тебя ждал! — на лице расцвела усмешка.
— Да иди ты! — обиделась я, и толкнула его, а в итоге сама оттолкнулась и медленно покатилась назад, ловя руками равновесие.
— Матвей! — завопила я.
— Ничего не слышу, Неженка! Ты меня послала! — он самодовольно наблюдал за тем, как я барахтаюсь и отъезжаю от него всё дальше.
— Матвей! — снова позвала я его, и двинула ногой, желая остановиться. Конёк скользнул в сторону, одна нога подбила другую, и я упала на коленки, а потом и на бок.
Больно!
Он тут же подкатил, опустился рядом и усадил к себе на колени.
— Ну что же ты такая неуклюжая! — посетовал он, стряхивая с меня снег.
— Ай, больно! — пискнула я.
Он снял перчатки и чувствительно прошелся по моим коленкам.
— Ай! — опять пожаловалась я.
— Всё нормально, переломов и вывихов нет! Вставай! — и потянул меня наверх.
— Конечно, нормально! — насупилась я. — Сперва стоял, наблюдал, как я падаю, а теперь забеспокоился! В следующий раз петь будем, и посмотрим, кому нормально будет! — фыркнула я.
— Почему петь? — рассмеялся Матвей.
— А я в хор ходила, коль мы выпендриваемся своими увлечениями!
Он рассмеялся ещё сильнее, и, не удержавшись, поскользнулся и упал, да так феерично, загремел на спину, что я поняла, что отомщена. Я подкралась и завалилась на него сверху, заглянула в глаза.
— Больно? — спросила я.
— Больно! Поцелуешь? — обнял меня.
— Ты же меня не целовал, только издевался.
— Ну, ты же милосерднее меня, Неженка, — Матвей прижался холодными губами к моим.
Приятный, лёгкий, нежный поцелуй. Забыла совершенно, где мы находимся, как издалека долетала музыка и сотни разных голосов. Мы лежали и целовались на льду.
Вот по ходу и обещанная романтика!
* * *
После катка Матвей отвёз Любу в ближайшее кафе, где они заказали горячий кофе и тирамису.
Она что-то рассказывала о своей работе, про командировку в Париж, а Матвей слушал её в пол уха. Он думал, о том, что Неженка его удивила. Она оказывается остроумная и весёлая. Каждый раз, заводя любой разговор, они находили точки соприкосновения, пусть даже это были подколы и шутки, или его пошлые намёки. Всё равно было интересно.
Он смотрел на неё, и не мог наглядеться. Она была очаровательна. Она была хороша. С раскрасневшимся щечками с мороза, и припухшими губами, после сотни, наверное, поцелуев на улице. Глаза глубокие, зелёные. Так и манят его. Темные волосы вьющимися прядями лежали на плечах. Она обхватила озябшими руками высокую чашку с горячим кофе, грелась.
Эти два дня прошли, словно в бреду для него. Он реально считал минуты до их встречи. Он заставил себя заняться делами, но только бездумно таращился, то в монитор компа, то в бумаги. Психанул, пошёл в спортзал. Набивал грушу так, что та не выдержала и лопнула. А дома так вообще взвыл, ходя из угла в угол. Потом колесил по городу, не зная куда приткнуться.
И это он прожженный циник и пошляк, для которого все эти метания были из разряда фантастики. Не верил он никогда, что можно места себе не находить и бредить женщиной, постоянно погружаясь в воспоминания, о её теплом, мягком теле, о сладостных криках, о зелёных глазах.
Пиздец!
Матвея это раздражало, и злило. Потому что каждый раз, закрывая глаза, он видел её. Неженку. Ту, которую выбрал ради развлечения, и от скуки. Не думал он, что так залипнет на неё.
Машка звонила пару раз, приятно было её посылать. Сейчас он вообще не хотел думать о ней. О том, что она скоро вернётся. О том, что нужно что-то решать.
Нет! Сейчас он целиком и полностью был поглощён Любой.
— Я пойду, помою руки, — она встала и пошла к кабинкам туалета.
Глядя, как она уходит, мелькнула мысль и тут же обозначилась.
Матвей кивнул официанту, предупредив, что они ещё вернуться, и рванул за ней.
Она не успела закрыться, когда он, подперев дверь ногой, зашел следом и только, потом задвинул защёлку на двери.
— Матвей? Что ты… — она недоумённо рассматривала его, и на её лице медленно менялось выражение, параллельно с тем, как она понимала, зачем он пришёл.
— Нет, нет, только не здесь, — залепетала она, и испуганно взглянула на него, когда он оттеснил её к стене, прижимая собой.
Именно её испуг, и послужил спусковым крючком. Она также смотрела на него в первый раз, смотрела и принимала. А он подчинял её своей силой и волей, и она не смела противиться.
Он поднял её лицо за подбородок.
— Матвей я прошу тебя, — испуганно зашептала она, и тут же замолчала. Он закрыл ей рот своим, по-хозяйски и властно. Сдавил в объятиях, прижал к себе.
Как же он хотел её! Прямо здесь. Прямо сейчас.
Она попыталась трепыхаться, но быстро сдалась под его натиском. Он задрал её кофту с нижней майкой, и залез ладонями прямо под жесткие чашки бюстгальтера, сжал грудь, чувствуя, как съёживаются горошинки сосков. Люба всхлипнула и выгнулась. А он продолжал катать пальцами её соски, и терзал её губы. Она зарылась в его волосы, и отвечала на пылкий поцелуй, постанывая прямо в его губы.
Сладкая! Какая же она сладкая, и пылкая!
— Я так хочу тебя, Неженка, что сейчас штаны задымятся, — он развернул её спиной, прогнул, и стянул все её шмотки вниз, вместе с бельем.
— Матвей, может… — она не договорила, вскрикнула, потому что он вогнал в неё член, и притянул к себе.
— Может, Неженка, может, — зарычал он ей в ухо, — но только потом, всё потом, — начал вбивать в неё свой член, натягивая на себя, — сейчас только твоя узкая, влажная дырочка!
Она застонала, выгибаясь, и уперлась руками в стену, а он крутил её ягодицы, нанизывая её на себя.
Быстро, жёстко, грубо, и так охуительно!
Он еле сдерживается от громкого рыка, видя, как Люба зажимает себе рот ладошкой, чтобы никто не услышал её криков. Она вздрагивает и сжимается, сквозь ладошку вырывается сладостное «Да», бьётся о кафель и растворяется под потолком.
Матвей чувствует, что тоже на пределе, толчок в её жаркие глубины, ещё, и он еле успевает выйти из неё, тут же изливается ей на подрагивающие ягодицы.
* * *
— Это ужасно, это отвратительно! Я не выйду отсюда! Все будут думать, что ты меня тут трахал! — Люба, уперлась и ни в какую не хотела выходить, когда они привели себя в порядок, и Матвей уговаривал её продолжить вечер.
— Да всем по фигу, Неженка! — он совершенно искренне не понимал, чего она переживает. — Бабам будет завидно, что их мужики также не отымели, а мужики будут слюни пускать, глядя на твою задницу.