Она вошла в кабинет. За длинным столом из орехового дерева, за которым обычно собирались у Эдварда члены правительства, теперь восседал ее отец. По обе стороны от него расположились мать и муж. Все трое с одинаковым выражением на лицах. Дверь мягко захлопнулась за Элизабет.
Казалось, темная туча окутала кабинет. То ли надвигавшиеся сумерки создавали столь мрачное впечатление, то ли полированная поверхность стола, в котором отражались последние лучи заходящего солнца. Но Элизабет думала лишь о том, что ей понадобится вся ее воля и выдержка, чтобы не повернуться и не броситься вон из комнаты.
— Садись, Элизабет, — жестким голосом приказал Эндрю Уолтерс.
Мысленно подбадривая себя, Элизабет прошла по темно-малиновому ковру и опустилась на стул напротив отца.
— Здравствуйте.
Расписанные розами чашки из китайского фарфора уютно примостились на таких же блюдцах перед каждым из них. Элизабет оглядела кабинет в поисках столика для чая. В слабом свете заходящего солнца блеснуло серебро.
Ну разумеется, матери предоставят честь разливать чай. Поэтому и столик находился рядом с ней. Ребекка не предложила чашку дочери.
— Отец, вы должны сегодня выступать, что-то случилось? — спросила Элизабет, прекрасно понимая, что произошло, и чувствуя, как от страха у нее сводит живот.
От гнева глаза Эндрю, казалось, готовы были вылезти из орбит. Элизабет видела отца недовольным или презрительно-снисходительным, но еще ни разу ей не приходилось видеть его в ярости.
— Ты дважды танцевала с человеком, чье присутствие позорит любое приличное общество. Ты принимаешь у себя дома его шлюху-мать, а теперь идешь наперекор воли мужа и проводишь с этой чертовой сукой целый день! Где твое уважение к мужу?
— Эдвард не запрещал мне посещать графиню Девингтон, — спокойно ответила Элизабет. Но под столом она так сильно сжала пальцами свой ридикюль, что в нескольких местах прорвала ногтями шелк. Раньше отец никогда не употреблял подобных выражений в ее присутствии. — Он сказал, что я не должна принимать ее здесь, в его доме.
— Я запрещаю тебе танцевать с этим ублюдком и встречаться с его потаскухой-матерью! — Слова Эндрю разносились эхом, отскакивая от потемневших от времени ореховых панелей стен. — Теперь я достаточно ясно выражаюсь?
Элизабет смотрела в карие глаза отца, так похожие на ее собственные.
— Мне тридцать три года, отец, и я не позволю, чтобы со мной обращались как с семнадцатилетней девочкой. Я не сделала ничего плохого. — Она повернулась к мужу. — У тебя есть любовница, Эдвард. Сколько недель, а может быть, месяцев ты с ней спишь? Почему бы тебе не рассказать об этом моему отцу? Как ты смеешь обвинять меня в непристойном поведении?
— Я уже объяснял тебе, что у меня нет любовницы.
От сознания собственной правоты Элизабет уже смелее смотрела на всех троих.
— Я не совершила ничего плохого, но ведь мы собрались здесь не по этому поводу, не так ли, отец?
— Элизабет! — прикрикнула на дочь Ребекка. Но Элизабет проигнорировала мать, которая до сих пор так долго не уделяла ей никакого внимания.
— Ребекка сказала вам, что я хочу получить развод. В этом все дело, не так ли, отец?
Эндрю сидел, словно восковая статуя с посеребренными темно-рыжими волосами. И только его глаза горели зловещим желтым огнем.
— Репутация мужчины в первую очередь зависит от его семейного положения. Если он не может сохранить свой брак, ему никто не доверит управление страной.
Безрассудная ярость возобладала над здравым смыслом.
— Значит, ты не выступишь на моей стороне, хотя и мог бы это сделать, пользуясь положением премьер-министра?
Эндрю склонился к Элизабет, и она увидела, как на его скулах от злости заиграли желваки.
— Ты что, оглохла, девочка? — Эндрю говорил теперь тихо, четко произнося каждое слово, отчего их смысл казался еще более ужасным. — На следующий год Эдвард должен стать премьер-министром Англии. Если ты попытаешься уйти, все, ради чего мы работали столько лет, пойдет прахом. Твоего мужа выгонят из парламента. Моя карьера рассеется как дым. Да я скорее предпочту видеть тебя мертвой, чем позволю разрушить наши жизни.
Элизабет вспомнила графиню, удобно устроившуюся на диване с обмотанным вокруг головы полотенцем, и Рамиэля, предлагавшего ей пахлаву. И вот теперь перед ней ее собственная семья… На мгновение сердце ее перестало биться. Конечно же, он этого не говорил. Отец не может угрожать смертью родной дочери.
Эндрю откинулся на спинку кресла. Теперь он вновь превратился в благообразного, достопочтенного господина, делающего солидные пожертвования на благотворительность, дабы помочь вдовам и детям, оставшимся сиротами после войны.
— Я дал исчерпывающий ответ на твой вопрос?
Рамиэль почувствовал, как Элизабет вошла в зал. Все его тело наэлектризовалось. Он обернулся, пытаясь отыскать ее глазами в толпе гостей.
И вот наконец, облаченная в красное атласное платье, они появилась в дверях, всего в десяти шагах от Рамиэля. Ее сопровождал Эдвард Петре, приветствовавший знакомых.
Терзаемый противоречивыми чувствами, Рамиэль не сводил глаз с руки Эдварда, державшей маленькую, затянутую в перчатку ручку Элизабет. Его пальцы клещами обхватили пальцы жены, словно в приступе любви… или в попытке насильно удержать ее рядом.
Рамиэль посмотрел в лицо Элизабет, оно было белее мела. Он вспомнил, как видел ее несколько часов спустя после разговора с мужем, когда тот отказал ей в близости. И если тогда Элизабет выглядела бледной, то теперь казалась окоченевшей. Той самой холодной стервой, какой она представилась ему при первой встрече. И как же он тогда ошибался! Что этот негодяй с ней сделал?
Здравый смысл подсказывал Рамиэлю, что нужно подождать, пока Эдвард отойдет от своей жены. Их открытое столкновение при многочисленных свидетелях не привело бы ни к чему хорошему. Но ревность ослепляла — Элизабет принадлежала только ему, и он не потерпит, чтобы другой мужчина касался ее или причинял боль.
Рамиэль преодолел разделявшее их расстояние с твердым намерением поговорить с Элизабет.
— Миссис Петре.
На ее по-прежнему безжизненном и безучастном лице не отразилось ни радости, ни удивления, словно Рамиэль был пустым местом.
— Лорд Сафир.
Пальцы Эдварда конвульсивно сдавили руку жены, как если бы предупреждая ее о чем-то. Он прекрасно знал о страсти Рамиэля к Элизабет, так же как и Рамиэль знал о безразличии Петре к своей жене. Рамиэль был ниже Эдварда на дюйм и младше его на четыре года.
Он оценивающе смотрел на своего более опытного противника, зная о его слабых местах и взвешивая его сильные стороны.
— Я еще не имел удовольствия быть представленным вашему мужу.
В ответ Петре окинул Рамиэля тем же презрительно-оценивающим взглядом, губы его скривились.
— Мы не общаемся с людьми, подобными вам, сэр. С этого момента держитесь, пожалуйста, подальше от моей жены.
На какую-то долю секунды Рамиэль увидел все со стороны. Вот трое людей стоят друг против друга и ведут милую беседу. Элизабет с огненно-рыжими волосами, ее черноволосый супруг с длинными отвислыми усами и он сам, смуглый и светловолосый. Дальше, в глубине зала, танцуют пары, образуя замысловатые сплетения из черных фраков и пестрых женских нарядов, остальные гости либо прогуливаются вдоль зала, либо собираются группами, ведя неторопливые беседы.
— Думаю, это должна решать миссис Петре, — мягким тоном, в котором явственно звучали провокационные нотки, произнес Рамиэль.
— Я ее муж, и она сделает так, как я прикажу, — со зловещим торжеством в голосе парировал Петре.
Сердце Рамиэля быстро забилось, ожидание скорой развязки горячило кровь. На мгновение ему стало жаль, что Элизабет попала в подобную ситуацию. Но в то же время он чувствовал, что должен навсегда избавить ее от Эдварда Петре.
— Вы так считаете? Кажется, вы состоите в одном обществе, члены которого называют себя уранианцами, не так ли, Петре? А миссис Петре знает о вашем увлечении поэзией?