Максим молчал, и Лаури наконец осмелилась взглянуть на него. Он вертел в длинных смуглых пальцах пустой бокал, и странная усмешка играла на его губах.
— Пообещай мне, — попросил он, — что навсегда останешься такой простой и безыскусной, как сейчас.
С легкостью, — невесело улыбнулась Лаури, теребя в пальцах упавший розовый лепесток. — Гадкому утенку не так-то легко превратиться в прекрасного лебедя, синьор.
— Кстати, о лебедях, — загадочно улыбнулся Максим. — Лоренцо как раз приготовил нам одного.
— Я не верю вам, — выдохнула Лаури. — Какая дикость!
— Лучше бы тебе не говорить этого Лоренцо, — откровенно смеялся Максим. — Он очень гордится этой птицей — такой белой, с клубнично-красным клювом. Лоренцо клялся, что блюдо — пальчики оближешь!
— Я не буду есть, — заявила Лаури и с опаской покосилась на Лоренцо, когда тот подал традиционное жаркое с картофелем и другими овощами, тушенными в соусе.
Максим посмеивался, словно задумал какую-то шутку. В конце концов венецианец не выдержал и что-то приказал слуге по-итальянски. Лоренцо поставил перед Лаури тарелку, затем торопливо вышел и вернулся, торжественно держа перед собой блюдо с лебедем, сделанным из ванильного и клубничного мороженого. Гордая птица плыла по озеру из виноградного желе.
— Лоренцо сделал его специально для тебя, — пояснил Максим.
— Для меня? — Лаури изумленно посмотрела на него, потом на Лоренцо и, наконец, на алые розы. На мгновение девушке показалось, будто она задыхается в их аромате, но тут же с легким вздохом Лаури вернулась к реальности. — Это очень милый лебедь, Лоренцо, — улыбнулась она. — Даже грустно его есть.
— Будет еще более грустно, если мы позволим этому шедевру растаять, — заметил Максим. — Нельзя сохранить радугу, звуки музыки или лебедя, сделанного из мороженого, дитя мое. Когда ты станешь старше, то научишься любить и отпускать.
Лоренцо вышел из комнаты, осторожно унося лебедя в холодильник до десерта.
— А вы уже научились, синьор? — решилась спросить Лаури. — Любить — и отпускать?
— Если бы, — почти серьезно ответил он. — Нельзя все время хвататься за счастье, это все равно что пытаться удержать в кулаке воду или луч солнца. Они просто утекают сквозь пальцы… но вернемся же к нашей телятине, пока она не остыла.
Лаури склонилась над тарелкой и послушно принялась за еду. Теперь она уже не видела глаз собеседника, однако слишком хорошо помнила их. «Я могу любить и отпустить», — прочла она в его взгляде. Значило ли это, что Максим считал, будто Венетта не найдет в себе сил справиться со своими воспоминаниями? Что она не сможет стать свободной и полюбить снова?
— Телятина изумительна — еще немного вина, Лаурина? — Максим вопросительно взглянул на гостью.
— Нет, у меня осталась половина бокала, синьор.
— Тогда допей его поскорее.
— Хорошо, — отозвалась девушка, вновь подчиняясь ему. «Лаурина» — так ее называла Венетта.
Они разделались с ванильно-клубничным лебедем, после чего послушали романтические фортепьянные сонаты. После этого Максим решил, что балерине давно пора ложиться, и проводил ее в другую половину палаццо. Когда Максим открыл дверь, ветерок прикоснулся к лицу Лаури, и она содрогнулась. Ощущение было такое, будто ледяные пальцы притронулись к ее коже, поэтому она инстинктивно отпрянула к Максиму.
— Что случилось? — От его дыхания чуть шевельнулись волосы.
— О, — Лаури нервно засмеялась, — мне порой кажется, будто в палаццо обитают призраки.
— Все старые дома населены привидениями, — В тусклом свете настенных фонарей Максим развернул Лаури к себе и внимательно вгляделся в ее бледное перепуганное лицо. — Как странны люди, как суеверны и уязвимы, — пробормотал он. — Мышь заскребется в темноте — а мы уже слышим шаги. По каменному полу дунул сквозняк, а нам уже кажется, будто это шорох шелковых юбок средневековой леди. Я сам слышал столько таинственных звуков.
Они неотъемлемая часть любого венецианского палаццо на воде, и уверяю тебя: это все шутки твоего богатого воображения.
— Конечно. — Лаури отодвинулась от него, высвободив тонкое запястье. — Спокойной ночи, синьор.
— Спокойной ночи, синьорина. — Он поднес ее руки к губам и поцеловал каждую. — Ты не поедешь завтра на репетицию вместе со всеми, потому что я хочу, чтобы ты привыкла к новым пуантам. Не забыла бальзам?
— Он у меня в кармане, — с улыбкой ответила она. Это так похоже на него — целовать ей руки и одновременно беспокоиться о ее бесценных для балета ногах. — Спасибо вам за него. Мне уже немного лучше.
— Рад это слышать — а теперь иди и ложись спать.
Она переступила через порог и на мгновение оглянулась. Высокий и смуглый Максим стоял у подножия своей башни, и, может, причиной была игра теней, но он показался ей очень одиноким.
Глава 10
Наконец, вечер настал. За сценой было шумно, царило всеобщее возбуждение и напряжение, служители двигали декорации, мелькали взволнованные балерины.
Ряды и ложи по другую сторону сцены постепенно заполняла нарядная публика. Билетеры красовались в расшитых золотом ливреях и париках, повсюду слышался шелест шелков, мерцали драгоценности, казалось, в воздухе парит неосязаемое предчувствие волшебства, которое всегда дарит балет тем, кто любит искусство.
Все знали, что вместо Лидии Андреи роль Жизели будет исполнять неизвестная юная балерина, и к обычному оживлению перед закрытым занавесом добавлялось еще и нескрываемое чувство любопытства. «Это англичанка, и очень молоденькая…», «…она еще никогда не исполняла главных партий…», «…первое выступление перед публикой…» «…ее выбрали, потому что она похожа на Травиллу ди Корте…»
— Да, но никто не обладает таким неземным очарованием, — возражали те, кто помнил Травиллу.
Лаури в гримерной каждым своим нервом чувствовала, что каждый из них должен был думать и говорить. Бледная как полотно, она подводила темно-золотистые глаза, от чего они стали необыкновенно большими. Голые электрические лампочки вокруг зеркала высвечивали каждую черточку ее лица и длинную, тонкую шею. Сегодня этой шее предстоит встретить меч славы… или резкий нож осуждения.
Она боялась и была совершенно одна, так как Максим отвел ей маленькую гримерную в самом конце коридора, вдали от суматохи остальных. «Тебе необходимо успокоиться перед выходом, — объяснил он. — Другие уже привыкли к премьерам, и для них это как бокал вина. Ты — другое дело».
Он не стал развивать эту тему, но Лаури поняла, что он имел в виду. Он не сомневался во всех остальных вплоть до последнего пируэта… но когда на сцену «Феникса» выйдет она — все пойдет по воле богов: или она будет танцевать прекрасно, или их ждет провал.
Она прикоснулась к изящным листочкам и цветам венка, который был на Травилле, когда та в последний раз танцевала Жизель, и вздрогнула, увидев в зеркале отражение еще не приготовленного костюма для второго действия, в который ей помогут облачиться… платье призрака, который легко мог бы появиться сегодня в этом театре!
В этот момент в дверь постучали.
— Войдите! — откликнулась Лаури.
Дверь распахнулась, и вместе с ворвавшимся в комнату хороводом красок и запахов вошел улыбающийся служитель с большой корзиной фиалок и букетом из мирты, миниатюрных лилий и полудюжины бутонов золотых роз.
— Как мило! — Лаури подбежала понюхать и прикоснуться к ним и прочитала прикрепленные карточки. Корзина с цветами была от всего кордебалета, желавшего ей удачи в этот решающий для Лаури вечер.
Сверкающие слезы брызнули из ее глаз, размазав подпись на другой карточке.
«Лилии — невинности, золотые бутоны — юности и мирта — символ любви, во имя которой мы будем танцевать сегодня вечером для всех».
Сердце Лаури дрогнуло. Карточка была не подписана, но она догадалась, что отправитель букета и записки — Микаэль Лонца.