Потом она возвращалась домой с пакетом покупок и весь день ела самым бесстыдным образом, читая Агату Кристи, Дика Фрэнсиса, Джона Макдональда и Элмора Леонарда, а случалось — и Хайнлайна. Постепенно она научилась получать удовольствие от выходного дня, и вторники уже не ввергали ее в уныние, как раньше.
Тот мерзкий ноябрьский вторник тоже начался вовсе не плохо: несмотря на холод и мглистое небо, утренний ветерок скорее бодрил, чем морозил спешивших по своим делам пешеходов, и Джинджер не испытала ни малейшего раздражения от прогулки до кулинарии, куда она пришла ровно в 10 часов 21 минуту. Как всегда, зал был переполнен посетителями. Двигаясь вдоль застекленного прилавка, она неторопливо разглядывала горы выпечки, копченостей и солений, отбирая в корзинку соблазнившие ее лакомства. Кулинария напоминала волшебный горшочек, в котором, источая сказочный аромат, с веселым бульканьем варилось нечто удивительное, состоящее из теста, корицы, звонкого смеха, чеснока, гвоздики, обрывков фраз, сдобренных идишем, бостонским акцентом и жаргоном фанатиков рока, жареных орехов, квашеной капусты, соленых огурчиков, кофе и звона посуды. Набрав полный пакет всякой всячины, Джинджер оплатила покупки и, натянув на руки голубые вязаные перчатки, направилась к выходу мимо столиков, за которыми с десяток посетителей смаковали свой поздний завтрак.
В левой руке у нее был пакет с продуктами, а правой она пыталась засунуть кошелек в маленькую сумочку, висевшую у нее на правом плече, когда в зал вошел мужчина в сером твидовом пальто и черной шапке-ушанке и они столкнулись. Джинджер невольно отшатнулась под напором холодного ветра, ворвавшегося с улицы, и незнакомец слегка сжал ей локоть, помогая сохранить равновесие, одновременно поддержав другой рукой ее тяжелый пакет.
— Извините, — пробормотал он. — Так нелепо с моей стороны...
— Это я виновата, — ответила она.
— Я задумался на ходу, — объяснил он. — Наверное, еще не проснулся.
— Это я не смотрела, куда иду.
— С вами все в порядке?
— Да, можете не беспокоиться.
И в ту же секунду взгляд ее упал на его черные перчатки. Это были дорогие перчатки: из тончайшей натуральной кожи, тщательно сшитые, с едва заметными швами. И в них не было ровным счетом ничего, что могло бы объяснить ее неожиданную и резкую реакцию на них, ничего пугающего или странного. И тем не менее она вдруг почувствовала жуткий страх.
Страх исходил не от мужчины — это был обычный человек с чуть рыхловатым бледным лицом и в роговых очках с толстыми стеклами. Нет, не он, с его виноватым взглядом добрых глаз, а именно его черные перчатки необъяснимым образом и без видимой причины внушили Джинджер этот ужас, от которого у нее перехватило горло и заколотилось сердце.
И самым поразительным было то, что все предметы и люди вокруг нее вдруг начали терять свои очертания, будто бы вовсе и не существовали в реальности, а явились во сне, мимолетном и рассыпающемся по мере пробуждения.
Покупатели, завтракающие за столиками, полки и прилавки, уставленные банками и упаковками, стенные часы с эмблемой фирмы «Манишевиц», бочонок с огурцами, столики и стулья — все это стремительно завертелось и закружилось, покрываясь туманом, словно по мановению волшебной палочки заполнившим помещение.
И лишь черные перчатки не только не растворились в нем, а, напротив, стали еще более отчетливыми и угрожающими.
— Что с вами, мисс? — растерянно спросил мужчина в очках, и голос его прозвучал глухо, словно бы из глубины колодца.
Очертания и цвета упаковок и банок совершенно поблекли, слившись в сплошное белое марево. Звуки же, как ни странно, усилились настолько, что у Джинджер заломило в ушах от нарастающего звона посуды и грохота кассового аппарата — громоподобного, нестерпимого.
Но она не могла оторвать взгляда от этих проклятых перчаток.
— Что-то случилось? — переспросил незнакомец, непроизвольно взмахнув рукой и почти коснувшись лица Джинджер рукой в перчатке — черной, плотной и блестящей, с едва заметной строчкой на пальцах...
И, уже не осознавая, где она и что с ней, а только испытывая неописуемый ужас, Джинджер вдруг почувствовала неукротимое желание бежать. Бежать, чтобы избежать неминуемой гибели. И немедленно, не колеблясь и не раздумывая, — иначе она умрет.
Сердце ее уже не просто учащенно билось, а неистово колотилось в груди. Издав слабый крик и хватая перекошенным ртом воздух, она покачнулась и, удивленная своей странной реакцией на черные перчатки, вконец смущенная своим необъяснимым поведением, бросилась к выходу, прижимая к груди, словно щит, пакет с продуктами и едва не сбив с ног незнакомца.
На улице ей тотчас полегчало. Глубоко вздохнув, она побежала по Чарльз-стрит, не замечая ни витрин магазинов, ни рычащего и визжащего потока автомобилей.
Окружающий ее мир распался и перестал для нее существовать, она погрузилась в темноту и от страха перед ней помчалась еще быстрее — полубезумная, с развевающимися полами пальто, на глазах у десятков прохожих, едва успевающих расступаться перед ней. Она неслась быстрее лани, хотя никто не гнался за ней, с искаженным от ужаса лицом, мчалась, как буйнопомешанная, ничего не видя и не слыша, в полном отчаянии.
Когда туман рассеялся, она обнаружила, что стоит на Маунт-Вернон-стрит, почти на середине холма, в полном изнеможении прислонившись к чугунной ограде напротив ступеней парадной внушительного здания из красного кирпича. До боли в суставах стиснув чугунные прутья, она уперлась в них лбом, словно отчаявшийся узник у дверей камеры, мокрая от липкого пота. Губы и горло ее пересохли, и она жадно хватала ртом воздух. В груди ломило, голова раскалывалась от бесплодных попыток вспомнить, как она здесь оказалась.
Что-то напугало ее, но она не помнила, что именно.
Постепенно страх исчез, дыхание и сердцебиение вошли в норму. Она подняла голову и, моргая от назойливых слез, огляделась: в низком и мглистом ноябрьском небе раскачивались голые черные ветви липы, подсвечиваемые слабым светом старинных чугунных фонарей, отчего возникало странное ощущение вечерних сумерек; на вершине холма возвышалось здание законодательного собрания штата Массачусетс, а у его подножия, на пересечении Маунт-Вернон и Чарльз-стрит, шумел транспортный поток.
«Деликатесы от Бернстайна». Да, конечно же, сегодня ведь вторник, и она как раз была в кулинарии, когда... когда что-то случилось. Но что? Что случилось в кулинарии? И где сумка с продуктами?
Она разжала наконец пальцы, вцепившиеся намертво в ограду, и, подняв руки, уставилась на свои голубые вязаные перчатки.
Перчатки. Не ее, а те, другие перчатки. Близорукий мужчина в ушанке. Его черные кожаные перчатки — вот что ее напугало!
Но почему с ней случилась истерика, когда она их увидела? Что страшного в обыкновенных черных кожаных перчатках?
С противоположной стороны улицы Джинджер не без любопытства разглядывала пожилая семейная пара. Интересно, подумала она, чем оно вызвано? Что особенного она натворила? Нет, решительно ничего не удавалось вспомнить, последние минуты выпали из памяти. Вероятно, она со страху вбежала на Маунт-Вернон-стрит и, судя по выражению лиц наблюдавших за ней, являла собой необыкновенное зрелище.
Смутившись, Джинджер отвернулась и торопливо направилась вниз по Маунт-Вернон-стрит назад к кулинарии. Свой пакет она обнаружила на углу на тротуаре и долго разглядывала его, пытаясь вспомнить, когда именно она его уронила. Но в памяти был какой-то серый провал, пустота.
Что же с ней происходит?
Несколько свертков выпало из пакета, но упаковка не порвалась, и Джинджер сложила покупки назад в пакет, после чего, совершенно разбитая случившимся, испытывая слабость в ногах, побрела домой, надеясь немного проветриться на морозном воздухе. Но, сделав несколько шагов, она остановилась и после недолгого раздумья решительно пошла назад к кулинарии.
Ей пришлось простоять у дверей не более двух минут, прежде чем оттуда вышел, с бумажным пакетом в руке, человек в шапке-ушанке. Увидев Джинджер, он несколько растерялся.