- Это что же, в прошлой жизни я любила русского? Да уж, что может быть притягательнее для эфемерной, воспитанной на сопливых романах американской девушки.
- Не совсем так, я был сыном американских эмигрантов, родившимся в России, хотя ты почти попала, ведь прожил я на российских просторах много лет и набрался как подобающих, так и совершенно неуместных привычек.
Некоторое время мы молчали, поглощая заказанную еду.
- Меня интересует одна вещь, - произнес он, медленно цедя красное вино, выбранное слишком придирчиво для небогатого ассортимента маленького кафе. Он замолчал.
- Ну что же ты медлишь, вопрос настолько страшен?
- Нет, очень банален, особенно на фоне затянувшего нас круговорота происшествий. Вот пытаюсь оценить, не выходит ли он за рамки нашего общения, хотя нечто подобное я уже спрашивал, но не вполне удовлетворен ответом.
- Ты считаешь, что между нами еще остались какие-то рамки, после всех предательств, самоубийств и спасений? - ехидно осведомилась я.
- Ты привлекательная, явно успешная женщина, мужчины оборачиваются тебе вслед как цветки одуванчика к солнцу, - в подтверждение своих слов англичанин кивнул в сторону соседнего столика, откуда за мной наблюдала пара пытливых глаз, - но ты совершенно одна. Почему же никто не оставил даже мимолетного следа в твоей душе?
Он только что, можно сказать, отвесил мне комплимент, хотя вряд ли намеревался это сделать, но предсказуемого удовлетворения это не принесло, напротив, в сердце заскреблась странная грусть, будто вскрылось то, что я всегда тщательно прятала от посторонних глаз. В его присутствии я себя все время чувствовала как голая.
- Да что ты можешь знать о моей душе?! Ты никого ни в одной из жизней не любил. Тебе ли судить о таких вещах?
- Но у меня была хотя бы жена, - невпопад пошутил он.
- А я была наложницей фараона, - с вызовом вставила я.
- Бедный, ему надо бы посочувствовать.
- Не думаю, что и твоя жена достойна большой зависти, - рассмеялась я, понимая, что напряжение между нами постепенно спадает.
Дальше беседа потянулась более или менее спокойно, изредка все же натыкаясь на угловатые препятствия в виде молчания Даниэля и моего сарказма. Всеми правдами и неправдами я выпытывала интересующие подробности его жизни, исключая, конечно, личную сферу, аспекты которой он тщательно скрывал как измученная журналистами голливудская кинозвезда. Наконец-то я почувствовала себя в своей тарелке, придавшись излюбленному занятию - изучению и анализу отдельно взятого страстно интересующего меня человека, на эту роль обычно претендовало слишком мало людей, но данный индивид был для меня, как вы понимаете, совершенно особенным.
Мой энергетический близнец родился в небольшом городе на юге Великобритании, в семье двух чрезвычайно занятых карьерой людей, которых видел очень редко. Его воспитанием занималась гувернантка. Закончил престижный колледж, получил степень по праву, как того желали родители. Затем с чувством выполненного долга решил заниматься тем, о чем давно мечтал. Родные всегда призирали его странную и, как им казалось, абсурдно несерьезную увлеченность живописью, которая в итоге, к их немалому изумлению, частично материализовалась в рекламный бизнес.
В свою очередь я сжато набросала ему общие моменты своей заурядной жизни. Разговор вроде бы вполне вязался, но всплывало нечто, ограничивающее общение, сковывающее. У нас с трудом получалось даже просто обмениваться ничего не значащими историями из прошлого. Возникало ощущение, что вместо плавного течения разговора мы все время упираемся в ухабы на дороге. Вопрос - молчание - неохотный ответ. Встречный вопрос - задумчивость - не всегда до конца правдивый ответ - уловка для перевода разговора в другую сторону.
'М-да, вот колкости и пикировки нам удаются гораздо лучше'.
Я всегда себя считала очень коммуникабельной, и могла при желании разговорить даже скульптурную группу Церетели, но здесь мой врожденный талант потерпел сокрушительное фиаско. В конце концов, я отчаялась придать максимум нормальности беседе и смирилась с отрывистыми слишком едкими замечаниями.
- Что ты видишь там, за гранью смерти? - спросила я, пригубив кофе.
- За гранью жизни ты хотела сказать? Сомневаюсь, что смерть, как таковая, для нас существует, во всяком случае, в том виде, к пониманию которого мы привыкли.
Он замолчал, задумался, и мне пришлось повторять вопрос.
- Так, что ты видишь?
- Физическая оболочка словно спадает, и я становлюсь... даже не знаю, как это выразить... чем-то другим, не человеком, а вокруг пустота... Мне очень хорошо, но давит окружающее Ничто, оно почти осязаемое, я мог бы дотронуться до него рукой, если бы только имел там руки. Аморфное, но при этом совершенно счастливое состояние, даже несмотря на пугающую пустоту.