— Ничего, ничего, — смеюсь я. — Играем мы.
— Лисичка плачет, — уточняет Ромка.
— Ну и игры у вас. Прекращай сейчас же, Ярошка!
Но Ярошка только поддает голосу. В нем появляются жалобные дрожащие переливы. Губы Ромки тоже начинают дрожать. Он смотрит на меня и срывающимся голосом говорит:
— Папа, лисичка плачет.
Я чувствую, что сын перебарщивает.
— Ярошка, перестань, слышишь! Мы уже знаем, как лисички плачут.
— Ярошка, мы уже зна-а-ем, — по щеке Ромки ползет крупная капля.
Но из-под ладоней старшего сына слышится жуткое несдерживаемое: «А-а-а-а!»
Ну, парень, совсем разбаловался.
— Кончай, Ярослав! Ты что, русского языка не понимаешь.
Я приседаю и отрываю ладони сына от лица. На меня смотрят вконец зареванные глаза.
— Ты чего, сынок? — пугаюсь я.
Яроша пытается что-то сказать, но изо рта вырываются лишь судорожные рыдания. Рядом подает тоненький голосок Ромка: ы-ы-ы.
— Ромка, а ты-то чего?
— Ли-исичку жа-алка…
Доигрались. Усаживаю ребят на колени (они уткнулись мокрыми лицами в мою грудь) и начинаю досказывать конец охоты. По моему рассказу выходит, что с лисичкой ничего страшного не случилось, что охотник стрелял не настоящими пулями, что в конце концов охотник подружился с лисичкой. И они затем неплохо проводили и будут проводить время. Братья прислушиваются к моему голосу и постепенно успокаиваются. Плач затихает, лишь по спинам пробегают редкие судорожные волны.
Ставлю ребят на ноги, вешаю ружье на стену, и мы всей компанией направляемся в ванную.
ГРАМОТЕИ
Мы идем по городу. Ромка подолгу останавливается перед каждой вывеской и старательно читает их. Ромка недавно научился читать. Напротив одного из зданий сын задерживается дольше обычного. Затем начинает считать этажи.
— Девять, — заключает он и добавляет: — Неправильно написали.
— Ты о чем, Ромка? — отрываюсь от газеты.
— Да вот, — он тычет пальцем в вывеску. — Написано «триэтаж». Я посчитал — девять этажей. Грамо-теи!
Сын презрительно машет рукой и идет к следующему дому. Я подымаю глаза На вывеске крупными буквами написано: «Трикотаж».
НИЧЬЯ
Я буравлю головой пол так, что можно подумать, будто у меня на лбу по меньшей мере носорожий рог, бью ладонями об пол не хуже, чем орудует ластами морской лев, и рычу ревом, которому может позавидовать сухопутный царь зверей. Страшно. Да что там страшно — просто жутко. Но интересно. Поэтому Ромка не убегает, а медленно пятится, сосредоточенно наблюдая за моими движениями. В особо опасных ситуациях он предостерегающе кричит: «Ну, ты!» и делает попытки дать стрекача. Но тут же снова поворачивается ко мне лицом, потому что чувствовать спиной и голыми пятками зубы чудища просто непереносимо. Хочется визжать и мчаться куда глаза глядят, вон из комнаты. Но если из комнаты, значит — несчитово, значит — не играем. А играть хочется, хочется бояться и преодолевать страх.
Я с громким ворчанием делаю бросок в сторону, распластываюсь на полу и пытаюсь достать зубами Ромкину ногу. Он взвизгивает, пробует отбежать, но не тут-то было: по сторонам стены — угол. Деваться некуда, и сын решается. Упирается спиною в стену, ладошками мне в лоб и начинает сам напирать. «Ну, ты! Зверюга какая», — натужно приговаривает он. Миллиметр за миллиметром ему удается отодвинуть от себя зубастую голову. Кожа у меня на лбу горит.
— Волосы не рви. Не рви волосы! — прошу я.
Ромка ослабляет хватку, и тут же зубы лязгают около его ноги.
— Ну, ты!
Вновь напрягаются силенки, и вот уже зверь упирается изо всех сил, скребет по половицам когтями, но поделать с напором ничего не может и медленно скользит на середину комнаты.
— Дуришь ребенку голову, — отрывается от вязания Наташа.
— Что ты! — я внимательно наблюдаю за изготовившимся сыном. — Это он сам. Смотри, какой парень вымахал. Настоящий охотник.
Ромка оглядывается на трюмо, чтобы лишний раз посмотреть на «охотника», я улучаю момент и… опять медленно и неотступно гоню его, на этот раз к дивану, на котором сидит Наташа.
— Ты только не кусайся сильно, — в который раз предупреждает меня Ромка.
— Ладно, не буду сильно… Р-р-р!
Наташа взвизгивает и быстро подбирает под себя ноги, а Ромка истошно кричит:
— Ярошка!
Распахивается дверь. На пороге стоит Ярошка. В испачканной руке — новая кисточка. Сегодня купили.
— Чего ты? — спрашивает он.
— Да вот, — отступая, показывает на меня младший сын.