Ну ладно. Раз мы демонстрируем гонор в таких выражениях, кто запретит Алексу в трех фразах разъяснить наследничку, куда ему надлежит запихнуть свою признательность? Хороших таких фразах, емких, концентрированных.
— У тебя все?.. – с той стороны трубки тянет арктическим льдом. И начхать. Если сыночка решил, что имеет право диктовать отцу свои условия и в постели — пусть выгребает все восторги от такой "заботы".
— Не-е-ет! — теперь уже пришел черед Алекса смаковать слова с жестким оттягом. — Конечно нет, сынок!
Ему казалось, что Эду выдан почти безграничный лимит терпения. Но оказывается, все-таки нет. Пузырек терпения разлетелся вдребезги, растекся по стенам мелкими каплями. Оказалось досточно легонько тронуть.
Но уж больно цена оказывается высокой.
— Ты не будешь ничего узнавать о Светлане Клингер, — хрипло произносит Алекс, бросая мимолетный взгляд на экран навигатора – вожделенная цель начала маячить на самом краю дисплея наконец-то, — и больше никаким макаром не будешь ни самостоятельно, ни опосредованно мешать моим с ней отношениям. Ты вообще выучишь для себя новое правило, что все что касается её – красная зона для тебя.
— Как интересно, — насмешливо тянет Эд в ответ, — а что же в обмен на это будешь делать ты?
— А я не буду принимать никаких мер по поводу этого твоего маленького предательства, Эдик, — с яростной лаской обещает Алекс, — и даже поимею милосердие, и не трону твою чертову мать, хотя конкретно сейчас и конкретно её у меня нет ни причин, ни желания щадить.
— Эта малолетка не стоит и ногтя на её руке, — категорично бросает Эд.
— Мне нужен твой ответ в течение минуты, сынок, — Алекс выстужает и свой голос.
Впереди уже виднеется нужное здание. Блестит розовым приторным боком.
В уме для Алекса над целью мигает красными огнями радостная стрелка. И если бы не держал себя в руках на принудительной основе – втопил бы педаль газа, лишь бы поскорее очутиться на удручающе тесной парковке бюджетного учреждения.
От ответа Эда зависит многое. Практически все. Он ведь не послушный папочкин сыночек, нет – он выпестованный амбициозными родителями своенравный стервец. И он может попереть против отца, если захочет.
Главный вопрос – захочет ли.
Захочет ли терять десять-пятнадцать лет в Рафарме, потому что яснее ясного, что из управляющего состава его Алекс выведет «за ослушание»?
Захочет ли заниматься веселой войной там, где можно свести все к худому миру?
Эдик – самолюбивая скотина, но в то же время, их отношения все-таки можно назвать теплыми. На те же охоты они вместе выбирались вопреки всему.
И конечно же, Эдик может захотеть продемонстрировать отцу, что он и сам с усами.
Они от этого решения проиграют оба, на самом деле.
И Эд, молчащий по ту сторону трубки, кажется, прикидывает, хочет ли он таких убытков.
Может ведь.
И сам он – выплывет.
Черт возьми, и ведь план по выводу Эда из всех схем – он самый паршивый из всех имеющихся. Очень много уязвимых мест выявляется. Поди-ка отбалансируй весь механизм, если выдернешь из него ведущую шестерню.
— Хорошо, — наконец сухо выдает Эд, — я буду огибать твою малолетку за три квартала. Но и она сама, по своей инициативе не должна и близко подходить к маме. И никаких посылок, подарков, записок, которые могут довести маму до истерики. Это ты до неё донести сможешь?
— Донесу, — отрезает Алекс, и Эд сбрасывается сам. А Алекс включает поворотник. Три подмигивания, как и договаривались.
Нет таких слов, чтобы описать, какое облегчение он сейчас испытывает. В конце концов, характер-то у Эда – его. В худшем смысле. И эта патологическая неприязнь к тем, кто пытается навязывать свои условия – тоже у них общая.
— Зачем мы здесь? – зябко кутая плечи в тонкий шарфик, Кристина смотрит на здание, возвышающееся над ними, со смесью неприязни и брезгливости. И вправду. ЗАГС мог выглядеть и покраше, и Алекс непременно выбрал бы что-то приличнее, но сегодня от ткнул в ближайшую географическую точку.
— А ты попробуй угадать, дорогая, – саркастично откликается он, утапливая чешущиеся руки от греха подальше – в карманы, — тебе хватит трех попыток?
Глава 17. Одержимая
— Свет, а Свет…
Я вслепую шарю по полу, нашариваю чашку, заглядываю в неё — она пуста, удручающе и вероломно. Ну что ж, значит, пусть земля ей будет свалкой.
В последний путь свой чашка летит до двери, врезается в неё, брызгает во все стороны осколками.
— Нет, ну ваще! – голос Ленки за дверью смещается в сторону от сочувствия до ярого недовольства. — Ты в курсе, что это и моя комната?