Адель стало неловко, как будто посягнули на что-то личное, заглянули ей в душу, которую она всегда предпочитала скрывать за холодной отстранённостью, как будто кто-то проник под панцирь, посмел заглянуть в глубину ее чувствительной натуры, ничуть не сомневаясь в своем праве на это, а она не успела даже спрятаться за равнодушной вежливостью, как обычно это делала. Адель встала и начала поспешно одеваться.
– Приходите вечером в бар Шапко, там будет живая музыка, играет джазовый оркестр. Я уверен, Вам очень понравится, и Вы ни в коем случае не пожалеете, – он поправил рукой волосы, и его дорогие часы блеснули на солнце. Жесты выдавали самоуверенность, пресыщение и вместе с тем усталость от жизни.
***
Адель, а точнее Аделина, любила, когда ее имя звучало короче и яснее, поэтому сама всегда себя так называла, в свои двадцать девять лет была уже довольно успешным дизайнером-архитектором. После университета она попала в круги творческой элиты, и благодаря таланту и везению начала получать высокооплачиваемые проекты. В круговерти дней и веренице событий легко потерять равновесие, и поглощенная тоской, в одиночестве, она очутилась у себя в квартире на двадцатом этаже столичной высотки в один летний вечер. Она с детства обладала чувствительностью и обостренно воспринимала красоту, и это желание никак не утолялось.
– Мам, а почему эта бабочка от нас улетает?
– Потому что она живая, – женщина поймала бабочку и насадила ее на соломинку.
– Вот, держи.
Адель посмотрела и громко зарыдала.
– Ой, прости милая, не плачь! Я так больше не сделаю!
Так красота стала не живой, а мертвой. А мертвое не может быть красиво.
В тот вечер, накануне своего дня рождения, Адель поняла, что давно уже не радовалась, не чувствовала душевного подъема, не давала волю воображению, потеряла ощущение момента. Ей захотелось оглянуться вокруг. Она решила взять паузу, уехать подальше, к морю…
***
Вечером того же дня Адель пришла в район старого города, ища глазами название улицы, на которую следовало свернуть в поисках назначенного места. Посреди тихих узких итальянских улочек, старых рыжеватых домов с сырым зеленоватым фундаментом и выцветшими ставнями затесалась площадь старого города, которая по вечерам была многолюдна и шумна и в липкой духоте июля совершенно безветренна. Центр старой Ниццы поздним вечером превращался в ресторан под открытым небом: местные французы, приезжие европейцы, американцы и русские медленно потягивали вино и заказывали морских гадов. Огромные блюда с торчащими щупальцами и хвостами торжественно приносили торопливые официанты, обслуживающие пиршество. Вокруг витали запахи рыбных деликатесов. Со всех сторон слышалась русская речь, их шумное беспокойство и спешка забавно контрастировали с равнодушной безучастностью пожилых француженок с золотыми цепями на морщинистой смуглой груди, даже ночью ходивших в темных очках, и таких же чрезмерно спокойных седых мужчин-европейцев в льняных брюках.
Просочившись сквозь этот праздник чревоугодия, Адель очутилась напротив искомой вывески, и лысый охранник, дружелюбно улыбаясь, пригласил ее войти. В темном зале было свежо и прохладно, на сцене играли улыбчивые артисты, легко и виртуозно обращаясь с инструментами, ярко блестели трубы, а гости, сидевшие на диванах, держали в руках бокалы с шампанским или виски и неподдельно улыбались выступающим музыкантам. Брюнетка в черном платье, сидевшая в одиночестве за столиком у сцены, будто ни капли этого одиночества не чувствовала или просто старалась не замечать, а перед ней красовалась бутылка шампанского в ведре со льдом – знак чрезмерности и пресыщения. Пространство искрилось и сияло, душой овладевали восторг и умиление, радость момента и его будоражащая праздничность вытесняли из сознания весь оставшийся за дверями мир. Давид был в темноте, в дальнем углу на бархатном диване он был почти не виден, и только пройдя вглубь зала, Адель нашла его столик. На ней было черное платье с пышной юбкой на тонких бретелях, черные ремешки туфель украшали стройные щиколотки – сгущение женственности, слишком броско по европейским меркам.
– Вам нравится здесь? – спросил Давид после обмена приветственными репликами
– Да, я чувствую себя хорошо… и спокойно.
– Именно так… Поэтому я не продал это место, – он прочитал тщательно скрываемое удивление на лице Адель. – На заре моего бизнеса, – он усмехнулся, все же это звучало так напыщенно – я владел несколькими такими заведениями во Франции, от всех них я уже избавился, и только этот бар решил оставить.
… И он оставил его, как сувенир на память, как отголосок начала. Для того чтобы не забывать, откуда пришел и кем являлся. И темное сырое прошлое – самое драгоценное в руках миллионера. А первые крупные успехи, возвышающие над остальными, первые трофеи – после них уже стало ясно, что впереди еще большее богатство и успех.