Если бы Гермиона была в тот момент хотя бы немного поспокойнее, она бы порадовалась, что нашла такой отличный щит-отпугиватель. Декан ведь и трех секунд не продержался, а у нее в памяти было еще много, очень много Локхарта. Но сейчас ее это не радовало. Ей просто было ужасно обидно. Какое он имеет право лезть в ее чувства, да еще и комментировать их подобным образом? Это ее! Ее личное! Даже если ей самой не нравится то, что она чувствует, это не его дело! Как он может об этом судить? Что он понимает, вообще?
— Это не психоз, — начала она, но тут же замолчала, заметив, что голос предательски дрогнул. Не хватало еще разреветься прямо здесь.
— А что же это, мисс Грейнджер? Просветите меня. Может, настоящая любовь? Искреннее чувство на всю жизнь? Помилуйте, это даже не смешно. Грейнджер? Грейнджер, прекратите этот театр немедленно! Грейнджер! Вы разочаровываете меня все больше. Что за неадекватные подростковые реакции?
Гермиона и рада была бы поддержать беседу с деканом, но не могла. Скрючившись на стуле и старательно закрыв лицо руками, она неудержимо рыдала и никак не могла остановиться.
До каникул
Мне бы поплакать — впрочем, толку от этого нет.
Эти пустые очи не источают свет...
— Мисс Грейнджер.
«Нет».
— Мисс Грейнджер, посмотрите на меня, пожалуйста.
«Ну уж нет».
— Мисс Грейнджер! Немедленно посмотрите на меня. Это в ваших интересах.
«Ни за что».
— Вы тратите мое время.
«Да наплевать».
— Вы хотите, чтобы я применил к вам заклинание?
«На-пле-вать. Как будто мое нежелание что-то изменит. Все равно сделаете что захотите. Сэр. Мы это уже проходили».
— Гермиона.
«Даже так?!»
Возможно, она должна чувствовать себя польщенной? Да ничего подобного. Только не после того, как он не просто вломился ей в голову, но и вздумал откомментировать это так... так... будто она какая-нибудь пустоголовая фанатка, пускающая слюни от знаменитости!
«А если бы я была фанаткой, вот вроде Лаванды Браун, тогда можно было бы лезть ко мне в голову и принижать найденное там, да? Тогда это было бы нормально? Какой ужасный снобизм, откуда он только вылез такой!»
— Гермиона Грейнджер, почему вы так боитесь посмотреть на меня?
Потому что. Потому что она плакала. А когда она плакала, она из просто не слишком красивой девочки становилась уродом. И очень давно, еще в раннем детстве хорошо усвоила, что никому нельзя позволять это видеть. Потому что иначе... «Ах, Гермиона, не надо плакать, ты от этого такая страшненькая!» «Эй, народ, кто-нибудь из вас видел опухшего бобра? Можете увидеть прямо сейчас, тут Грейнджер ревет! Идите все сюда! Грейнджер, руки убери, а то нам плохо видно». Когда она плакала, она была слишком некрасивая, слишком жалкая... слишком уязвимая. А декан и так видел слишком много ее уязвимых мест. Поэтому она просто не могла позволить ему увидеть ее лицо сейчас. Это было бы чересчур. Она даже перед родителями старалась не плакать, а он-то ей кто?
Декан преувеличенно громко вздохнул, встал, загремел какими-то склянками.
— Сейчас я выйду из кабинета. Меня не будет примерно пятнадцать минут. За это время будьте добры выпить содержимое этого флакона и привести себя в порядок. После мы поговорим о вашем поведении.
«А может, не надо? О чем тут говорить?»
Стук двери оповестил Гермиону об уходе декана. Она наконец решилась убрать руки от лица, изучила оставленный ей пузырек — ну да, успокоительное, и в Больничное Крыло можно не ходить, — выпила его, устроилась поудобнее (на всякий случай спиной к двери). Она отстраненно наблюдала за тем, как ее дыхание постепенно выравнивается, как исчезает стоявший в горле ком, как перестают трястись руки. Только вот от последствий плача это не спасает. Глаза болели, а нос наверняка все еще был распухший. Она сидела, хлюпала носом и гадала, что она вообще может сказать декану, когда он вернется. Что он хочет от нее услышать? Извинения или объяснения? Гермиона даже не знала, какой из вариантов хуже.
Наконец профессор Снейп вернулся, сел напротив нее и посмотрел ей в глаза. Она поспешно опустила их: сейчас ей точно было не до легилиментских игр. К тому же, они наверняка все еще были красные.
— Мисс Грейнджер, — очень проникновенно начал декан. — Я не могу сказать, что хорошо понимаю, в каком положении вы сейчас находитесь. Я, хвала Мерлину, никогда не был на вашем месте и вряд ли мог бы там оказаться. Я не стану призывать вас взять себя в руки, ведь вы легко можете счесть, что я не имею на то морального права, поскольку не понимаю вас. Я не могу приказать вам не впадать в истерику, не срываться на людей и не демонстрировать слабость настолько откровенно. Однако я могу приказать вам ежедневно принимать успокоительное, а в случае, если вы не последуете моей рекомендации, я назначу вам столько отработок, что у вас не будет времени ни на прогулки по Хогвартсу, ни на сидение в библиотеке, ни на истерики. Вы меня поняли?