— Могу! — радостно воскликнул Поттер, заработав еще один недовольный взгляд мадам Пинс. — Могу, — уже тише продолжил он. — Я ведь перед каждым таким случаем слышал голос, который грозился кого-то убить или разорвать. Я слышал, а больше никто, ни Рон, ни Невилл, ни Локхарт. Рон говорил, что это ненормально даже для волшебников — слышать голоса, которые никто не слышит, и я больше никому не рассказывал. Но получается, каждый раз я просто слышал голос змеи?
— Вполне может быть. По крайней мере, это объясняет, почему больше никто этого не слышал. Получается, я права, — протянула Гермиона. — Это какая же должна быть змея, если она живет в Тайной Комнате со времен Слизерина? Да и какая змея бы дожила?
— Так это же не просто змея, это чудовище. Вряд ли простую змею, даже очень ядовитую, назвали бы «ужасом». И от змей не цепенеют люди, — логично заметил Поттер.
— Знаешь, мне что-то все сильнее хочется отсюда уехать, — вздохнула Гермиона.
* * *
Через несколько дней ее желание наконец-то сбылось. Хогвартс-экспресс был таким же людным, как в начале года. Кажется, на этот раз на каникулы уезжали все, кроме Поттера, Уизли и почему-то Малфоя (к которому, разумеется, прилагались Крэбб и Гойл). Глядя в окно поезда, Гермиона надеялась, что Поттер подойдет с их выкладками про монстра-змею к профессору МакГонагалл или к директору. Она попросила его об этом, но он, конечно же, уперся. Кажется, он все еще обижался на профессора за прошлый год, хотя, по мнению Гермионы, та была совершенно права, гоняя их от Философского Камня. А еще она надеялась, что сама она, сойдя с поезда, перестанет думать об этом сумасшествии и просто поживет дома. Без нервов и встрясок. Как нормальный человек. Но что-то подсказывало ей, что вряд ли это у нее получится.
Милый дом
Время встало, календари зависли,
Ни вверх, ни вниз, между всех огней.
— У новых соседей дочка – твоя ровесница, — рассказывала мама по дороге домой. – Она вчера приехала из своей школы. Мне кажется, вы могли бы подружиться.
— Не знаю, мама. Мне хватает общения и в школе. Ну, мы ведь все равно познакомимся, да? Тогда и посмотрим.
Гермиона сказала так и тут же прикусила язык. Она, конечно, много чего поменяла в своем поведении этим летом, но не до такой степени. Ведь основная легенда всей сознательной жизни мисс Грейнджер гласила «я очень хочу с кем-нибудь подружиться, но не могу». Это было очень не в ее духе – отказываться от нового знакомства, не пылать энтузиазмом и не рваться к возможной подружке немедленно. Вот говорят, на Слизерине растят ужасных скользких тварей, лжецов и двуличных гадов. А Гермиона, казалось, становилась все честнее и прозрачнее с каждым новым месяцем в Хогвартсе. Ее это даже немного пугало. Она, правда, не стала более открытой и по-прежнему большую часть своих мыслей и эмоций держала при себе (последние недели не в счет). Но она хотя бы перестала постоянно врать.
Мама посмотрела на нее с удивлением.
— Это здорово, Гермиона! Но так неожиданно… я имею в виду… ты не обижайся, но… мы с папой всегда так переживали за тебя. Тебе ведь все время не хватало общения, тебе нужны были друзья, а мы никак не могли помочь тебе найти тех, с кем ты могла бы поладить. Ты знаешь… мы чувствовали себя виноватыми по этому поводу. Ты, конечно, говорила, что в Хогвартсе у тебя появились друзья, но мы уже привыкли на каждого нового ребенка в окружении смотреть и думать, вдруг вы сможете подружиться. Не так-то просто оказалось отказаться от этой привычки!
Гермиона почувствовала себя немного виноватой. Ведь это из-за ее притворства родители столько переживали. Из-за ее необщительности. И из-за ее нежелания в этой необщительности признаваться. Но следом за чувством вины почти сразу пришла злость: она ведь вела себя так не потому что ей это нравилось. Она вела себя так, потому что чувствовала, была уверена, что родителям она такая нравится больше, чем нелюдимая, необщительная девочка, уткнувшаяся в книги не от одиночества, а потому что ей так интереснее. Она не могла сказать, что они вынудили ее притворяться, было бы нечестно так говорить, но их вина в этом тоже была.
И неужели за столько лет они так и не поняли, что она из себя представляет? Ее декан вот раскусил ее за пару дней. Ладно, допустим, декан легилимент, он не считается. Но та же Гринграсс раскусила ее за пару месяцев наблюдения, и наверняка не только она. Теперь, задним числом, Гермиона вообще порой сомневалась, что ее дилетантское притворство могло кого-то обмануть (хотя обманывало, да, это факт). Мама и папа жили рядом с ней, разговаривали с ней каждый день, следили за ее поведением, волнуясь о том, что у нее нет друзей. И так ничего и не поняли. Собственно, этого она и добивалась в ту пору. Но почему же теперь это так обидно?