«Детективы» недоумевали и строили версии, Гермиона решила версий не строить, пока не прилетят совы с ответами на вопросы, а школу потряхивало в ожидании Дня Святого Валентина. Поначалу Гермиона недоумевала: как она могла пропустить в прошлом году всю эту суету? Эти перемигивания, переглядывания, все волнуются, обсуждают, кому пошлют валентинки и от кого их ждут. Только что ставок не делают, хотя, может, где-то и тотализатор был, просто Гермиона не видела. Неужели в прошлом году она была настолько погружена в себя? Потом она все-таки решила, что дело не в ней. Просто в прошлом году и правда не было такого ажиотажа, а в этот раз всем хотелось отвлечься, сделать вид, что жизнь вернулась в нормальную колею, забыть о нападениях и Наследнике Слизерина, который, к слову, уже полтора месяца не давал о себе знать (и слава Мерлину!). Праздник – любой праздник – замечательно подходил для этих целей, и за него ухватились все, и влюбленные, и не очень влюбленные, и ученики, и преподаватели. Подливал масла в огонь и Гилдерой Локхарт, пообещавший устроить на праздник нечто сногсшибательное. До сих пор все инициативы профессора ЗОТИ заканчивались чем-то близким к катастрофе, так что Гермиона, услышав это, не ждала ничего хорошего и настроена была скептически. Но все-таки и ей было интересно, что же из этого получится.
Конечно, она подготовила валентинку для профессора Локхарта. Приблизительно изучив его вкусы, она не пожалела золотых блесток, лиловых чернил, рифмы «Гилдерой – мой герой» и фольги. Подписываться не стала, ну его к дементорам. Да, она понимала, что то, что с ней происходило, вряд ли было похоже на вечную бессмертную любовь, какой ее описывали в романах. Она осознавала, что чем скорее поборет этот морок, тем лучше. Она очень хорошо помнила, что, проснувшись одна на снегу, не думала о Гилдерое Локхарте ни единой секунды, что совершенно не вписывалось в каноны «истинной любви». О том, чтобы профессор воспылал к ней неким ответным чувством, речи и вовсе не было. Более того, если бы подобное случилось, Гермиона испугалась бы больше всех. Но сколько бы аргументов в пользу тезиса «это не любовь» она ни придумывала, не отправить ему валентинку она не могла.
Да, это не та любовь. Да, она не должна стать взаимной ни в коем случае. Да, это пройдет. Наверно. Когда-нибудь. Но пока это чувство все еще существовало, и противопоставить ему Гермиона могла только собственную иронию. Поэтому – блестки, фольга, дурацкие стихи. И еще пять валентинок – для старост, Гринграсс, Поттера и Флинта. Выполненные в более сдержанной манере и без стихов. Только для того, чтобы та самая валентинка, не отправить которую было невозможно, затерялась между ними. Чтобы когда-нибудь потом можно было притвориться перед самой собой, что в ней не было ничего особенного. Да, послала, но я тогда всех поздравила, до кого дотянулась. А что, мол, такого?
Увидев убранство Большого Зала четырнадцатого февраля, Гермиона ни на секунду не усомнилась, кто приложил к нему руку. А еще поняла, что в своей валентинке, которую сама она считала апофеозом дурновкусия, была слишком сдержана. Надо, надо было брать кислотно-розовый и рисовать сердечки с голубыми кружавчиками. И еще розочек туда, розочек! Зря она отказалась от этой идеи. Надо доверять своей интуиции и быть смелее.
Розовая мантия была, пожалуй, единственной на памяти Гермионы, которая не красила Локхарта. Однако, поскольку выбор цвета был обусловлен тематикой праздника, это можно было простить. Как и упоминание о сорока шести валентинках. Но гномы в роли купидонов! О Мерлин. Слушая радостную речь профессора, Гермиона задумалась о том, получит ли она сама сегодня хотя бы одну валентинку. Не то чтобы ей очень этого хотелось, но… Кого она пыталась обмануть? Конечно, хотелось. Хоть от кого-нибудь.
Правда, перед Чарами, глядя на мучения Поттера, пытавшегося отбиться от гнома, она подумала, что это даже хорошо, что никто не озаботился сделать ей вот такой вот подарочек. Возможно, в следующем году. Когда гномов не будет.
Вечером оказалось, что Генри получил письмо из дома. Читать его собрались тем же составом, которым собирались после выхода Гермионы из Больничного Крыла. Начиналось послание довольно грозно: «Генри Гай Фоули! Что за вопросы ты задаешь? Во что ты ввязался? Не думай, будто я поверю в твой «теоретический интерес». Не смей, понял, даже думать не смей о том, чтобы без подготовки и присмотра создавать одушевленный артефакт!»