С того дня Андрюша Савельев постоянно ходил за мной, многозначительно кивал, когда я заводил заумные разговоры, иной раз в куртуазной манере его унижавшие; он чувствовал благодарность за то, что я пустил его с свой круг общения, не подозревая, что я смеюсь над ним. Я эксплуатировал Савельича и как бесплатную рабочую силу. Например, иногда просил его отнести мой рюкзак, до отказу набитый учебниками, в другой класс, ссылаясь на то, что у меня болит спина, либо выдумывал иное малоправдоподобное объяснение. Вообще, среди ребят считалось зазорным показать себя в чём-то слабым, поэтому все парни в нашем классе стремились продемонстрировать свою силу, таская вещи, тяжесть которых могла обеспечить им предостойную грыжу. Я же считал себя выше этого, – коль скоро я был боярином, негоже мне было выполнять грубую работу, положенную мужику. Андрюша был рад стараться: во-первых, ему было приятно, что он может отблагодарить меня за общение, во-вторых, он лишний раз демонстрировал свою силу, таская мой тяжеленный рюкзак.
Однажды мы с Андрюшей были назначены дежурными по классу. По завершении последнего урока мы должны были тщательно вытереть доску, подмести в классе и вымыть пол.
Вообще, весьма странно, что, несмотря на ежемесячные взносы на уборку школы (пускай и по сто рублей), учеников заставляли каждый день мыть класс после последнего урока. Причём после последнего урока в классе, а не у учеников. Иногда случалось так, что дежурные мыли пол три раза: после пятого, шестого и седьмого уроков. Разумеется, это не имело и не могло иметь никакого отношения к тому обстоятельству, что директор нашей школы, Татьяна Викторовна Лопатина, два раза в год ездила куда-нибудь на Мальдивы.
Итак, в тот день работать вместо уборщицы, которой не платили за уборку классов, назначили нас. Разумеется, можно было отказаться, заявить, что мы сдаём деньги на уборку или нечто подобное, однако хамить директору у меня хватало пороху, лишь когда я, будто забывшись, матерился аккурат перед её кабинетом или демонстративно высмаркивался в занавеску после урока физики, где получал незаслуженную двойку в журнал «за поведение» (то есть за разговоры с соседкой по парте, которая была отличницей и не могла быть ни в чём виновата). Подобно богословам, описанным Эразмом Роттердамским, которые стерпели бы тягочайшую хулу на Христа, однако не простили бы самой безобидной шутки про папу, особливо если речь заходила о его доходах, Лопата вполне могла бы стерпеть анекдот с занавеской и забывшимся краснобаем-сапожником, однако немедленно пресекла бы самые невинные вопросы, касающиеся уборщиц. Думаю, если бы эти вопросы задавала мама или другие родители, директриса могла бы пересмотреть географию своих путешествий. Я мог законным путём бороться за свои права (например, право отдыха на перемене или право пойти домой после последнего урока), я мог просить родителей отстаивать мои интересы на родительском собрании, но не делал этого. Родительские собрания воспринимались мамой как час позора и унижения, – в этом я был с ней полностью солидарен. Я ненавидел дни родительских собраний: после того как учителя и классный руководитель в присутствии других родителей выливали на маму целое ведро нечистот, она в гневе возвращалась домой и бралась за ремень, выбрасывала в мусоропровод самые любимые мои вещи (например, Sony Play Station) и лишала меня вещей, которые обещала в будущем, но всё равно не собиралась покупать. Каждое родительское собрание я надеялся, что обо мне забудут и про меня не скажут вообще ничего. Однажды я два месяца старательно готовил домашние задания, никому не хамил и не хулиганил, чтобы маме было приятно услышать на родительском собрании хоть что-то хорошее. В тот вечер я несколько раз сказал ей о собрании (хотя обычно надеялся, что она забудет), однако, после очередного напоминания, она ответила:
– У меня и так слишком плохое настроение, чтобы очередной раз унижаться в присутствии тридцати незнакомых родителей твоих одноклассников. Давай я просто посмотрю твой дневник и всыплю тебе ремня.
– Но за что?
– За плохое поведение, за низкую успеваемость, за хулиганство, – перечислила она. – Неси дневник.
– Но я всю четверть старался, чтобы тебе не пришлось краснеть!
– Неси дневник.
Именно в тот день я проспал в школу, опоздал на первый урок (была физика, которую вела Лопата) и, запыхавшись, не вспомнил формулу, которую задавали выучить дома, – когда я пришёл, учитель как раз спрашивала учеников, кто её выучил. Поскольку я с порога не нашёлся, что ответить, Лопата поставила мне двойку и написала в дневнике, что я опоздал на урок.