Я не скажу, что мудрец ошибался, – я согласен с ним.
Однако, чтобы следовать его завету, нужно обладать недюжинной силой воли, которой в ту пору у меня не было.
Как человек, которому несколько недель пришлось поголодать, могу отметить, что рано или поздно голод начинает сводить с ума, организм цепляется за жизнь изо всех сил, он требует пищи, и человек становится готов на всё, чтобы остаться в живых: он будет есть помои, будет ловить и жарить уличных крыс, будет бросаться на еду, как гепард набрасывается на антилопу.
Разумеется, можно подавить в себе инстинкты и полностью отказаться от еды, только зачем? Погибнуть из принципа – ради чего?
С общением всё несколько проще и в то же время много сложнее.
От социального голодания ещё никто не умирал.
Конечно, если человека высадить на необитаемый остров, он, скорее всего, деградирует до уровня питекантропа, – это доказал прототип Робинзона Крузо.
Однако, живя в городе, особенно таком как Москва, подобное невозможно: человек в любом случае будет вынужден контактировать с людьми: покупая продукты и билеты на метро, на работе и в бытовых ситуациях («на следующей выходите?»).
Пускай человек будет лишён активной социальной жизни, базовый уровень взаимодействия с людьми любому жителю города обеспечен. Но зачем сводить к минимуму своё общение с окружающим миром? Из принципа, чтобы не перенимать пороки и философию окружающих? – Позиция хорошая… для человека, полностью уверенного в собственном совершенстве. Если человек стремится к нравственному развитию, общение является одним из непреложных условий.
Поскольку я не считал тогда, что нахожусь на вершине морального развития, я шёл на контакт с окружающими, в первую очередь, с одноклассниками.
Я не чувствовал их родными людьми, однако они представляли собой какое-то общество. С другой стороны, они сами не слишком меня любили. Но мы негласно заключили пакт о взаимном терпении, как того требовали приличия. Ни один из моих одноклассников не вызывал у меня чувства восторга, которое вызвал Илюха. С другой стороны, для моих одноклассников я был ещё более чужим: они не только не чувствовали восторга от моей компании, но и испытывали известное отторжение, которое сопровождает букет ощущений, связанных человеком с устойчивой репутацией заправского придурка.
Классе в восьмом я внезапно уловил одну-единственную мысль: никто из одноклассников меня не уважает. Я с разочарованием принял этот факт и начал разбираться в причинах: как могло статься, что из двадцати семи человек не найдётся и одного, который испытывал бы ко мне уважение?
Я знал, что среди ребят далеко не всем я неприятен или противен, я знал, что некоторые относятся ко мне с симпатией, но без уважения. И в эту секунду я ощутил, что с радостью променял бы всю их симпатию на несколько капель уважения. Пускай бы они ненавидели меня, проклинали бы, но уважали.
Я недоумевал, почему из всех чувств они не испытывают ко мне именно уважения? И почему их уважение нужно было первее всего?
Я долго размышлял над этим вопросом, терзал себя по этому поводу и пытался понять: почему же мне, чёрт возьми, так важно, чтобы они – чужие, по сути, люди, начали уважать меня?
Ответ, когда я нашёл его, оказался предельно прост: именно потому мне важно было уважение других, что у меня не было собственного уважения к самому себе. Согнутый окружающим миром, я почти утратил осознание, что я представляю из себя нечто действительно важное: я уверился в мысли, что я самое обыкновенное чмо: об этом свидетельствовало то, как я вёл себя дома, в школе и вообще везде. Всё моё вызывающее поведение, издёвки над окружающими, демонстрация собственного неприятия общественной морали словно возвышали меня в собственных глазах.
Тогда я был ещё слишком наивен, чтобы анализировать собственные поступки. Я всегда имел непреодолимую тягу к самоанализу; разложить на мельчайшие составляющие свою душу, прочистить их и собрать в нужном порядке всегда казалось мне чертовски важным. Я всегда поступал с собой, как часовой мастер поступает с вверенным ему на ремонт механизмом. Но, прежде чем стать мастером, я был мальчиком, у которого нет ни инструментов, ни опыта устранения неисправностей, – в то время из всего необходимого были только часы.
И как мальчишка, который консервным ножом вскрывает крышку часов и начинает изучать устройство механизма, так и я начал копаться в дебрях собственного сознания. Полное отсутствие опыта привело меня к тому, что я увидел всю сложность конструкции, не стал разбирать её и именно поэтому не сломал.