После урока я подошёл Маше и сказал, что хочу сдать деньги на похороны. Она молча смерила меня возмущённым взглядом, будто я сделал ей непристойное предложение, помолчала несколько секунд и потом холодно произнесла:
– Ну давай.
Я вытащил из кармана пиджака пятьсот рублей и протянул ей. Она молча убрала их к себе и недружелюбно посмотрела мне в глаза. Я ожидал уловить в её взгляде участие, в конце концов, Андрюша был нашим общим одноклассником, мы несколько лет учились бок-о-бок, и его утрата была нашей общей утратой. Но, заглянув в глаза Маши, где не было ничего, кроме осуждения, я понял, что она так не считает. Я постоял ещё пару секунд, придумывая, что бы сказать, но неумолимое осуждение в её взгляде привело меня к мысли о том, что этого делать не стоит.
Вечером, добравшись до компьютера, я написал Гибриду и Шреку, с которыми должен был идти на «Пурген», что у меня не получится. Ребята расстроились. Я не знал, как объяснить им, что я не сливаюсь, но сказать правду отчего-то было невозможно, и вместо этого я выдумал историю, как потерял деньги. Мысль о том, что ребята решат, что я не хочу идти с ними на концерт любимой группы, потому что я не из их компании и мне там не место, сверлила моё сознание, но, когда я думал об Андрюше и о том, что так и не извинился перед ним, я понимал, что поступил правильно.
Через два дня по школе пролетел слух, что похороны Андрюши Савельева назначены на субботу. Услышав об этом, я подошёл к Маше и спросил, где и во сколько они будут.
– А тебе зачем? – поинтересовалась она.
– Хочу прийти, – сказал я.
– А он тебе кто? – спросила Маша, безразлично глядя на меня.
Мы стояли в коридоре перед классом черчения, где часто ждали занятий. И в этом момент я вспомнил все те разы, как издевался над Андреем на глазах у всех, как шутил над его клубными предпочтениями, подтрунивал над одной и той же олимпийкой, как заставлял его просить карандаш, как он исповедовался мне в классе химии и сказал, что я его лучший друг, а потом – как я унизил его во время выпускного в девятом классе.
И у меня язык не повернулся сказать, что я его друг. Я хотел прийти на похороны, чтобы попросить у Андрюши прощения, провожая в последний путь. Но в глубине души я понимал, что сделал ему достаточно зла, и на похоронах Андрюши мне не место. Поэтому я, ничего не ответив, пошёл на урок.
В субботу я, по обыкновению, поехал на поинт. Я знал, что большая часть ребят планирует идти на концерт группы «Пурген», и вряд ли на Чистых прудах соберётся большая компания, однако больше идти мне было всё равно некуда.
Каждый человек стремится быть там, где он чувствует себя увереннее и спокойнее, с теми, кто принимает его и с кем он может чувствовать себя важной частью чего-либо. Правда, этому чувству в тот день мешало желание скорее опорожнить свой мочевой пузырь, который раздулся до неимоверных размеров, наполненный влагой цвета лучей восходящего солнца. Ситуация усугублялась погодой: стоял первый по-настоящему холодный осенний день, и расплавленное золото рвалось из меня в окружающий мир.
Поскольку у фонтана я не обнаружил никого из своей компании, а возвращаться к МакДональдсу было бы слишком долго, мне показалось разумным зайти в переулок, чтобы пролить солнечный свет на хмурую действительность московских дворов. Я нырнул в Большой Харитоньевский переулок, а оттуда сразу свернул в Гусятников, – он был поуже, да и людей там было не видно.
Я уже приметил укромный угол, которому решил незамедлительно вверить всё, что имел сообщить, однако, подходя к нему, заметил метрах в пятидесяти огненно-рыжие волосы, которые, словно корона, венчали стройную фигуру, беспечно идущую в моём направлении. В этой фигуре я немедленно узнал Настю. И в этот момент я забыл, зачем свернул в Гусятников переулок, забыл о своей необходимости, о ребятах, которых хотел увидеть, забыл о Андрюше Савельеве и похоронах и пошёл ей навстречу.
Увидев меня, она вытащила наушники, на её лице сверкнула улыбка.
– Привет, – скромно произнёс я.
Мне хотелось сказать что-нибудь оригинальное о неожиданности нашей встречи, но остроумие куда-то делось, и ничто не приходило в голову.
– Привет, Василий, – её ультрамариновые глаза смотрели так тепло и умиротворяюще, что я сразу ощутил, как ко мне возвращается уверенность в себе. – Действительно, неожиданная встреча.
– Неужели я так громко думаю? – улыбнулся я.
– Достаточно громко, чтобы я услышала.
– Стало быть, у тебя очень тонкий слух.
– Или ты достаточно красноречив.