Я уже был готов утвердиться в мысли о том, что я для Насти не более чем любопытный предмет, который ей интересно изучить, однако её взгляд мешал мне прийти к такому выводу.
– Ахиллес или Гектор? – внезапно спросила она.
– Одиссей, – ответил я. Серьёзное выражение на её лице сменилось улыбкой, хотя она лишь слегка прищурилась. Удивительно, подумал я, заметив это: улыбаться одними глазами. Но в слух продолжил другое: – Но если выбирать между предложенными вариантами, то, разумеется, Гектор.
– Почему?
– Потому что, в отличие от Ахиллеса, Агамемнона и Менелая, он настоящий герой.
– Неужели? – произнесла Настя не из несогласия, но как бы приглашая меня развить свою мысль. – А что есть настоящий герой?
– Герой – человек, который поступает правильно. Вне зависимости от обстоятельств, идёт своим путём и не предаёт своих идеалов. И Гектор – герой. Он не вернул Елену в Спарту, когда понял, какое зло для полиса натворил Парис, не отдал брата на растерзание Менелаю, хотя того и требовал обычай, не отказался от боя с Ахиллесом, хоть и понимал, что падёт в этом поединке. – В начале я говорил медленно, тщательно подбирая слова, но, видя, с каким интересом меня слушает Настя, я с каждым словом говорил всё увереннее и увереннее. И я продолжал развивать свою мысль: – Гектор герой уже потому, что он сражается за свой город, за своего отца, за своего брата, за Андромаху и Астионакса. А за что бьются ахейцы? Агамемнон – за власть над всеми полисами Греции, Ахиллес – за славу, а Менелай – за месть. Ахейцы, за исключением Одиссея, алчут того, что им желанно. Гектор же защищает своё по праву. Он выходит сражаться с Ахиллесом, величайшим воином, которого окунули в реку бессмертия. Он, смертный муж, выходит на бой против полубога. Он знает, что проиграет, но всё равно идёт, потому что так правильно. И именно поэтому он герой.
Настя удовлетворённо кивнула. Я хотел спросить, что она думает на сей счёт, но понимал, что она согласна. Тогда я спросил иначе:
– Теперь твоя очередь: Брисеида или Андромаха?
– Неожиданно! – рассмеялась Настя, и огненная прядь её чёлки скользнула по тонкой мраморной шее – до того изящной, что не оставалось никаких сомнений: это произведение искусства создано не древнегреческими скульпторами. – Ну, раз ты спросил: Пенелопа. – В её глазах сверкнуло солнце, словно бы в них отразилась её причёска. – А если выбирать из предложенных вариантов, то Андромаха. Она любит своего мужа, боится за него и переживает. Ей страшно, что будет, если Гектор погибнет, она понимает, что отвага троянцев держится на его подвигах, и, прощаясь с ним, она знает, что он погибнет. Но она слишком уважает его, чтобы отговорить. Мне кажется, это высшая степень любви – дать ему быть самим собой, пускай даже и потерять его, вместо того чтобы быть с ним и заставлять делать то, что ему несвойственно.
– Никогда не задумывался над этим, – произнёс я, немало восхищённый её речью. Она кивнула, польщённая – не моими словами, но тем, что было сокрыто в них.
– Надо сказать, я тоже никогда об этом не задумывалась, – призналась она, сверкая обворожительной улыбкой. – Меня всегда привлекали древнегреческие герои. Но героини на их фоне казались какими-то плоскими с психологической точки зрения. Певцы древних лет не уделяли женщинам такого внимания.
– Возможно, по той лишь причине, что сами были мужчинами, – предположил я.
– Так или иначе, мне только сейчас пришло в голову, на какое пожертвование идёт Андромаха из любви к мужу.
Я был восхищён её образом мысли, её речью и тем, как она говорила. Разговор продолжался и продолжался очень долго, как если бы речь шла о ручье, который впадает в Клязьму, которая впадает в Оку, которая впадает в Волгу, которая впадает в Каспийское море. Так и наш разговор, сперва неспешный и непринуждённый, становился всё шире, всё глубже, более громким и разнообразным.
В какой-то момент у меня зазвонил телефон. Я не стал подходить, подумав, что это может оказаться мама. За окном давно стемнело, но дни клонились к закату, и я не придал этому значения.
– Нам, наверно, надо собираться, – предложила Настя.
– А… да… наверно, – скомканно отвечал я. С одной стороны, я не хотел прекращать разговор, а с другой, надо мной довлела угроза получить пиздюлей за позднее возвращение. – Надо, видимо, попросить счёт.
За всё время мы заказали только по чашке кофе: примерно через полчаса после начала разговора я совершенно о нём забыл.
– Нет необходимости, – сказала Настя. – Мы уже рассчитались.
Я удивился: ведь единственный раз, когда я отходил – был в самом начале. Но, видимо, тогда всё и произошло.