Прощаясь, Роза спросила:
– Может, тебе удобнее получать письма до востребования?
– Присылай на мой домашний адрес. У нас не принято открывать чужие письма.
Однако мой отец чуть было не открыл письмо Розы, когда доставал корреспонденцию из почтового ящика. Это случилось примерно через неделю после её отъезда. Обычно письма приходили отцу. Увидев свою фамилию на конверте, он начал распечатывать его, как вдруг обнаружил на нём моё имя и только после этого обратил внимание на обратный адрес и фамилию отправителя.
– У тебя в Баку есть знакомые? – спросил отец с некоторым удивлением, передавая мне письмо.
– Да.
Он ещё несколько секунд смотрел на меня в ожидании внятного ответа, но, не дождавшись, отвёл взгляд, мол, не хочешь – можешь не отвечать.
В письме Роза писала о своих буднях, о занятиях в институте, о том, как у неё проходит день. Писала просто и живо. Слог – замечательный! Но что мне особенно понравилось – ни слова о своих чувствах ко мне. И лишь косвенно в одной фразе: «Ловлю себя на том, что не могу сосредоточиться во время лекции. Такого со мной не случалось». До сих пор помню некоторые фразы из письма, даже смешной стишок, сочинённый её преподавателем. В качестве эпиграфа к письму Роза привела цитату из «Евгения Онегина»: что день грядущий мне готовит?
С этого дня начались мои страдания. Вначале я обрадовался – появилась удобная возможность в ответном послании открыться Розе, написать о себе правду и покаяться, рассказать о муках совести, которые я испытываю, и, возможно, даже снискать прощение. С такими мыслями я сел за стол, готовый изложить на бумаге всё, что меня мучило, излить, так сказать, душу. Но это оказалось не так-то просто. Написав первое предложение: «Здравствуй, милая Роза», я застрял – дальше не шло. Писать письма мне никогда не приходилось, и я не подозревал, что правильно формулировать собственные мысли на бумаге надо ещё уметь. Одно дело – говорить, другое – писать. Если б я адресовал своё послание не Розе, а кому-то другому, думаю, проблема так остро не стояла бы, можно было особо не напрягаться. Но выразить Розе в письме грамотно и внятно то, что давно меня терзало, при этом просто и искренне, как писала она, стало для меня непосильной задачей. Тем более что в этом деле ограничиться несколькими предложениями оказалось невозможно. Кроме всего прочего, необходимо было соблюсти не только орфографию, но какую-никакую стилистику. Разумеется, я старался, но, как оказалось, ни в том, ни в другом в свои пятнадцать лет силён не был.
Написал одну страницу, прочёл и порвал – не то. Надо, думал, сразу писать о главном, без предисловий. Но о главном у меня тоже не очень получалось. Всё как-то нескладно и даже неестественно. Трижды переписывал, исправлял, зачеркивал, добавлял и в конце рвал. Так я мучился несколько часов. Наконец далеко за полночь сотворил на двух страницах (почерк у меня размашистый) вымученное послание. Мне даже показалось, что справился, вроде написал неплохо. Счастливый, лёг спать с чувством исполненного долга, решив с утра отправить Розе своё творение.
Все пословицы хороши, но, на мой взгляд, нет среди них более точной, чем эта: утро вечера мудренее. Прочтя утром написанное мною письмо, я ужаснулся. И эту белиберду я собирался отправить Розе?! Порвал и, чуть поразмыслив, решил не спешить, взять тайм-аут.
Через пару дней я предпринял новую попытку. На сей раз письмо уместилось на одной странице. И хотя оно не сильно отличалось от предыдущих версий, я скрепя сердце вложил его в конверт и пошёл отправлять. Уже на подходе к почтовому ящику меня остановила мамина знакомая, преподаватель вуза. Она интересовалась, когда у моей мамы приёмные часы в поликлинике, собиралась привести дочь на консультацию. Но начала издалека: сначала спросила про мою учёбу, потом поинтересовалась здоровьем мамы, сетовала на отсутствие времени, чтобы встретиться с ней и пообщаться, затем задала свой вопрос и в конце попросила передать маме добрые пожелания. Я не очень внимательно её слушал, но уловил, что слова «время» и «внимание» она употребила в родительном падеже, и усомнился в правильности написания этих слов в моём письме. Вернулся домой, распечатал конверт, ещё раз прошёлся глазами по тексту – детский лепет! С горечью порвал письмо вместе с конвертом и швырнул в мусорную корзину.
Конечно, налицо явные признаки наивной закомплексованности пятнадцатилетнего юноши. Но откуда они у меня взялись? Я ведь ошибки и раньше допускал, однако особо не переживал и комплекса по этому поводу не испытывал, тем более что ошибки мною учитывались и в дальнейшем не повторялись. В данном случае напрашивается только одно объяснение – всему виною Роза. Но, положа руку на сердце, надо признать, что причина кроется всё-таки не в ней, а в моём обмане. Я ведь представился ей семнадцатилетним выпускником. Так надо ж было соответствовать. Негоже такому взрослому юноше ударить в грязь лицом. А если мой обман помножить на угрызения совести – как же было не возникнуть комплексу? Кстати говоря, моя закомплексованность в итоге возымела положительное действие, подтолкнула к повышению уровня своего образования. Не секрет, что в юношеском возрасте каждый год способствует скачку в развитии. Так что в семнадцать лет я уже был другим, более решительным, больше читал и уже неплохо писал.