Прошло ещё два месяца. Мне уже казалось, что наша связь, скорее всего, оборвалась и всё в прошлом. В глубине души я этого желал, по крайней мере, чувствовал, что после того, как я разрушил её представление обо мне, разрыв неизбежен. Правда в письме она обещала приехать, чтобы посмотреть в мои «бесстыжие глаза», но стоило ли к этому относиться серьёзно? Мало ли угроз мы произносим в пылу горячности?
Однако в том, что Роза всё-таки приехала, мне пришлось убедиться, когда раздался телефонный звонок. Я поднял трубку. Она узнала меня по голосу и без предисловий пошла в атаку:
– Вы дважды мне не ответили, дважды поступили по-хамски…
– Роза, послушай…
– Я в вас не просто разочаровалась, вы человек без чести и достоинства…
– Если ты будешь таким тоном…
– Не смейте говорить мне «ты»! Мальчишка!
– До свидания! – я повесил трубку.
Буквально сразу же последовал звонок:
– Не смейте бросать трубку! Извольте слушать!
Я едва сдерживал себя, чтобы не ответить грубостью:
– А ты не смей так говорить со мной!
– Вы не заслуживаете уважения…
– Не хочу слушать, – я снова повесил трубку, затем снял её и положил рядом с аппаратом. Примерно минут двадцать трубка лежала, издавая прерывистые гудки. После того как я вернул её на место, телефон больше не звонил.
Атака была напористой, даже слишком. Откровенно говоря, такого потока агрессии и оскорбительных слов в свой адрес я не ожидал. Девушка она смелая и решительная, об этих её качествах я знал, и они мне нравились, но не мог предположить, что Роза может сорваться и выплеснуть на меня столько злобы. Нужен был жизненный опыт, чтобы понять женщину, почувствовать её раненую душу и суметь осторожно и бережно её успокоить. Но откуда ж у мальчика жизненный опыт?! Слова её я воспринял как оскорбление, моё самолюбие страдало.
Поздно вечером, ближе к двенадцати часам, когда в доме все, за исключением моего отца, уже спали, раздался телефонный звонок. Отец часто засиживался допоздна в гостиной за чтением книг и газет или решением шахматных задач.
Звонок меня разбудил. Отец не любил подходить к телефону, но в данной ситуации ему пришлось – мало ли что могло произойти, надо было узнать, что послужило поводом для столь позднего звонка.
Когда через несколько секунд после «алло!» отец спросил «кто это?», меня посетило смутное предчувствие. Но, думаю, нет, вряд ли Роза будет звонить в столь поздний час. Я стал прислушиваться – с кем же отец говорит? Но он больше молчал, говорили на том конце. Монолог был достаточно длинный. Отец слушал и лишь изредка коротко вставлял: «…так», «…да?», «…вот как?», а в конце сказал «ладно» и повесил трубку. У меня ещё оставались сомнения относительно моего предчувствия, но когда отец вместо того чтобы вернуться в гостиную, направился в мою комнату, сомнения рассеялись.
– Ты спишь? – спросил он.
Я глупо подтвердил:
– Да, а что?
Отец чуть помедлил, глядя на меня, задумался, что-то вроде иронии скользнуло по его лицу, или мне показалось в темноте, потом сказал:
– Ладно, спи, – и вышел из комнаты.
Я остался в недоумении. Что это было? Почему он ничего мне не сказал?
Роза позвонила через несколько дней. Это был последний её звонок. Я снял трубку и услышал:
– Наберитесь терпения не бросать трубку.
– Слушаю.
– Я завтра уезжаю. Вы должны вернуть мне мои письма.
Ну уж нет, думаю, они мои, не отдам. И соврал без зазрения совести:
– Я их сжёг.
Последовала длинная пауза.
– Вы не имели права это делать.
Тут я покаялся:
– Прости.
Она чуть помедлила, но уже ничего не сказала и повесила трубку.
Не знаю, может, требование вернуть письма служило поводом встретиться со мной, а я упустил эту возможность? Сомневаюсь. Во всяком случае, тогда мне так не показалось. Но даже если я ошибался, к чему этот жёсткий тон и обращение ко мне на «вы»? Я не терплю, когда женщина начинает командовать. Она ведь при этом теряет самое ценное – женственность. И уже пропадает всякое желание с ней общаться. Но если Роза действительно в глубине души желала встречи со мной и нашла для этого повод, а не подразумевала возврат писем через Анну, почему она не сказала просто «верни мне мои письма». Даже без «пожалуйста», но другим голосом, более мягким, а лучше тем, которым она ласкала мой слух, когда мы обнимались на скамейке в тёмном парке. И тогда, возможно, всё пошло бы иначе. Но я не вправе упрекать её в чём-либо, и мои слова ни в коей мере нельзя расценивать как укор в её адрес, тем более что речь идёт всего лишь о предположении. Вина в разрыве наших отношений исключительно моя и она всегда со мной. Есть только одно, но очень слабое для меня утешение – то, что последнее моё слово в разговоре с Розой было «прости».