„Вот такие-то предрассудки, полезные для группы, — говорит Палант, — старается навязать нам обманом социальный и моральный эдукационизм, под покровом нравственных императивов Канта, и других“... Ниже мы покажем, что такое отношение к императиву Канта представляется образцом поверхностной, детской и невдумчивой критики его морального учения. Но сперва познакомимся с мыслью французского ницшеанства во всей ее наивной полноте.
Недавно вышла во Франции книга Жюля Готье́, под заглавием „Боваризм“ (Le Bovarisme). Она именно указывает на присутствие во всей системе воспитания этого принципа, т.-е. некоторого „внушения (suggestion) иллюзии“, посредством которого воспитатель накладывает на врожденную личность индивидуума другую, выдуманную, искусственную личность, представляющую известную степень гармонии с мнениями или желаниями группы. И вот эта-то „искусственная“ личность подавляет и стирает действительную, реальную личность или „я“. „Таким образом, — говорит Палант, — социальные и моральные истины представляют собою лишь различные формы лжи, полезной для группы и подавляющей индивидуум. Долгая наследственная привычка освятила эти обманы. Теперь индивидуум не может или не смеет выразить в них сомнения, и, во всяком случае, ему грозит опасность, если он восстает против них. Истина есть условная ложь, сделавшаяся обязательной во имя жизненных интересов группы. Или, — говоря словами Ницше, — „истина есть установившееся и признанное полезным заблуждение; быть справедливым, это значит — лгать вместе со своим стадом („herdenweise Lügen“).
На это ницшеанцам возражают, что их протесты, быть может, и не лишены значения, когда дело идет о традиционной, рутинной морали, выработанной в массе безсознательным опытом. Но какой же смысл имеет их протест, когда он высказывается против рационалистического воспитания, т.-е., такого, которое предполагает установить научно точные социальные и нравственные истины?
На это ницшеанцы отвечают, что вопрос именно в том и состоит, — в силах ли наука и разум осуществить (реализировать) согласие между жизненными претензиями общества или группы и жизненными стремлениями индивидуума? — Именно группа-то и стремится к тому, чтобы во имя науки и разума установить „приноровленность“ (конформизм) между своими членами. Но непроизвольное индивидуальное чувство противополагает этому стремлению группы непреодолимое препятствие.
Группа не имеет ни силы, ни возможности замкнуть, запереть в какую-нибудь окончательную социальную или моральную формулу, в социальный или моральный догматизм, хотя бы исходящий от разума и науки, — то, что, по природе своей, является текучим, живым, движущимся в индивидууме, т.-е. чувства. Даже самая вера в господство разума, в основе своей, есть известное состояние чувства, есть стремление индивидуального темперамента. У высших умов, среди ученых, среди бескорыстных мыслителей, даже вера в науку обращается в некоторого рода аскетизм, в умственный стоицизм, полный благородства (Ницше: генеалогия морали). Но эту веру невозможно сделать всеобщей, так как она отвечает на очень специальную и весьма редкую форму чувства, а следовательно и ума.— Впрочем, есть и другой тип людей, верующих в господство разума и науки: у людей этого типа их вера обращается в грубый педантизм, если не в манию — поучать, судить, морализировать. Но не следует же забывать индивидуальный, интимный, неуловимый и непередаваемый характер эстетических и моральных истин! Для индивидуума здесь истинно то, что́ гармонирует или звучит в унисон с его собственной физиологией. И чем выше индивидуум, тем это сильнее. У таких индивидуумов потребность проявить, выразить, выделить свои особенности является законом их жизни.