Именно для школы в Накуру, находившейся в центре страны, обязательное школьное образование обернулось решительными переменами. Сюда приходилось брать даже детей буров и еще радоваться, что их не так много. Большинство этих детей посылали в школу в Эльдорете, где преподавание велось на африкаанс. А те, что жили поблизости и оседали в Накуру, демонстрировали редкостное упрямство и, несмотря на недостаточное знание английского языка, не делали тайны из своей ненависти к Англии. Они не пытались поладить с однокашниками и не скрывали тоски по дому. И все-таки справиться со вспыльчивыми маленькими бурами оказалось легче, чем думалось поначалу. Им не требовалось особого внимания, главным для учителей было позаботиться о том, чтобы маленькие строптивцы не сбивались в кучу и не нарушали школьный порядок.
Более серьезную проблему для директора представляли дети так называемых беженцев. Если их привозили в школу родители, которые имели тягу к типично континентальным сценам прощания с пожатием рук, объятиями и поцелуями, то они казались маленькими жалкими героями романов Диккенса. Школьная форма у них была из дешевых тканей, точно ее не купили в соответствующем магазине для школьников в Найроби, а сшили у индийского портного. Почти ни у кого не был нашит герб школы.
Это противоречило здоровой традиции уравнивания детей с помощью школьной формы и до введения обязательного школьного образования было достаточно веской причиной, чтобы отказать такому ученику в приеме. Однако директор догадывался, что если бы он стал действовать старым испытанным способом, то навлек бы на себя неприятные дискуссии с высшим школьным начальством в Найроби. Эта ситуация не нравилась Артуру Бриндли. Он, конечно, не был нетерпим по отношению к людям, с которыми, как он слышал, поступили несправедливо, запретив остаться там, где они были на своем месте.
Но его ярко выраженное благородство противилось тому, что еврейские дети, в форме без герба, казались специально отмеченными. Новые девочки отличались от остальных и по воскресеньям, потому что у них не было белых платьев, предписанных для посещения церкви. Он был уверен, что именно из-за этого с ними возникало столько проблем, когда им приказывали идти в церковь.
«Проклятые маленькие беженцы», как называл их в кругу коллег мистер Бриндли, досаждали директору еще и по совсем другому поводу. Они мало смеялись, выглядели всегда старше, чем были на самом деле, и обладали каким-то абсурдным, по английским меркам, честолюбием. Едва эти серьезные, неприятно рано созревшие создания овладевали языком, а происходило это на удивление быстро, они тут же из-за своей любознательности и тяги к знаниям, обременительной даже для опытных педагогов, становились аутсайдерами в обществе, где высоко ставили только спортивные достижения. Мистер Бриндли, который изучал литературу и историю с весьма удовлетворительными результатами, не имел подобных предрассудков по отношению к интеллектуальным успехам. Но за долгие годы он привык уважать такую успокаивающую летаргию фермерских детей на уроках, которую считал теперь стилем жизни в колонии. Религией заниматься ему никогда не приходилось. Так что теперь он часто размышлял, не в иудейском ли учении корень преувеличенного усердия в учебе. Не исключал он также, что евреи с малолетства традиционно любят деньги и, наверно, хотят за свои кровные выжать из школы все, что можно. Мистер Бриндли не любил лезть в чужие дела, но все время сталкивался с тем, что очень многие родители-беженцы с большим трудом наскребали несколько фунтов, чтобы заплатить за обучение, и не могли выдать своим детям предписанную сумму карманных денег.
Типичным был, на взгляд директора, случай девочки с именем, которое не выговоришь, и тремя взволнованными мужчинами, которые привезли ее в школу полгода назад. Инге Задлер не говорила тогда по-английски ни слова, хотя, очевидно, умела читать и писать, что, однако, казалось ее учительнице скорее помехой, чем преимуществом. Первое время запуганный ребенок только молчал, как девочка из деревни, которую прислали в господский дом подавать чай.
Когда период молчания закончился, Инге заговорила по-английски сразу почти бегло, если забыть о мешающем раскатистом «р». После этого ее успехи были столь же внушительными, сколь и раздражающими. Мисс Скривер, которая очень энергично противилась приему в ее класс ребенка без знания языка, пришлось самой предложить Инге перепрыгнуть два класса. Такой перевод посреди учебного года еще никогда не случался в школе, и, соответственно, его восприняли без энтузиазма, потому что не такие одаренные дети могли заподозрить предвзятость. А это часто приводило к неприятным диспутам с их родителями.