Через три дня меня вызвали к специальному инспектору. Я был первым из отдела, кого вызвали. Руфус Бойнз провел два предыдущих дня деловито читая истории болезни, проверяя формы с записями посещения пациентов, отчеты начальников отделов, и наконец провел беседу с каждым из них. Нашего директора, Тома Сандерса, также видели беседующим с ним. Когда я вошел, миссис Нокс уже сидела в кабинете. На меня она даже не взглянула. Отсутствие директора бросалось в глаза.
Специальный инспектор сразу же приступил к делу, сказав, что я, вероятно, знаю, почему меня пригласили. Предыдущие два дня я думал об этом. и пришел к твердому убеждению, что не доставлю им удовольствия признанием своей вины. Посмотрев в замешательстве ему в лицо, я ответил: «Понятия не имею». Краем глаза я видел, как миссис Нокс нервно барабанила пальцами по блокноту, который лежал у нее на коленях. Я-то знал, что было в этом блокноте! Специальный инспектор не отрывал от меня взгляда. Он напустил на себя преувеличенную торжественность. Приняв недоверчивый вид, он ухитрился продержать меня в неведении еще несколько секунд. Он знал эффективность этого метода. В течение этих нескольких секунд мне действительно было не по себе. Должен признаться, я испытывал одновременно восхищение перед ним и злость. Наконец он сказал, что выбрал меня по моей характеристике, которая, как явствует из представления начальника отдела, была самой худшей в Управлении. И это не может не вызывать удивления, когда дело касается человека, проработавшего в системе больше тридцати четырех лет. Я ответил, что ключ к разгадке в слове «представление». Чем другим, как не мнением моей начальницы, которая, как все знают, невзлюбила меня с тех пор, как я начал работать в Гарлеме, можно объяснить то, что я пренебрегал своей работой и демонстрировал безответственное поведение?
– Более пятнадцати лет терпеть антипатию начальника, мистер Хаберман? Почему вы не попросили перевода? Это было бы достаточно простым решением проблемы.
Я пожал плечами. Что я мог ответить ему (или себе)? Эта мысль не раз посещала меня за эти годы, но я никогда ничего не предпринимал. Дела идут не так уж плохо, говорил я себе. А где уверенность в том, что они будут идти лучше в новой ситуации? С новым начальником?
– Как бы там ни было, мы здесь не для того, чтобы обсуждать личные отношения, мистер Хаберман. Мы здесь для того, чтобы обсудить ваше будущее в Управлении. Итак, на основании мнения, которое у меня сложилось, и учитывая свидетельство миссис Нокс, – ее руки теперь спокойно лежали на блокноте, – я вынужден потребовать вашего увольнения.
Я пытался отреагировать на его слова, но не мог. До меня просто не дошел их смысл.
Миссис Нокс же, наоборот, не могла больше сдерживаться:
– Я не собираюсь подставлять свою голову под удар ни ради вас, мистер Хаберман, ни ради кого-либо другого в отделе. Когда я уйду отсюда, я хочу, чтобы это был уход по собственному желанию. А не в результате увольнения.
По тому, как специальный инспектор проигнорировал желчную вспышку миссис Нокс, было очевидно, что он не привык, когда говорит кто-то кроме него.
– Во-первых, поскольку вам осталось всего несколько месяцев до пенсии, – продолжал он смущенно, – я подумал было о том, чтобы попросить вас о добровольном отпуске. Через год все это в Управлении прекратится, и вы смогли бы вернуться и начать все сначала. Или, возможно, мы могли бы придумать какую-нибудь другую должность, которая дала бы вам возможность дождаться пенсии. Но это уже обсуждалось с вашим начальником. Теперь все это невозможно в свете того, что она доложила. Нет, теперь никаких поблажек вам: не будет.
Я был потрясен. Ошеломлен. Застигнут врасплох. Неужели решение принято так быстро? Но даже в состоянии шока на ум мне пришло несколько аргументов. Первый – это мое право на апелляцию. Однако как только эта мысль возникла, я тут нее ее отбросил. Именно это и нужно миссис Нокс. Она бы все отдала, только бы увидеть, как я корчусь. Чтобы извалять меня в грязи. Апелляция или что-нибудь в этом роде предоставит ей прекрасную возможность дать показания против меня перед правлением. Вот этого я никогда ей не позволю. В самом деле, именно на это она, должно быть, рассчитывала.