Лица пляшущих были серьезны, сосредоточены, как при исполнении важного дела. У кого не хватало больше сил, тот выбегал из круга, валился на стул, тяжело дышал, утирая пот. На такого смотрели снисходительно, как на побежденного. Вихревой пляс вдруг обрывался, и семейные расходились домой. В клубе оставалась молодежь. Кое-где вырывались сквозь разрисованные морозом окошки изб подогретые самогоном модные песни: «Ивушка зеленая», «Рябинушка», «Под окном черемуха колышется».
Так отдыхали и веселились люди, знающие тяжесть и радость труда, а отоспавшись в воскресенье, принимались на целую неделю за свое нелегкое дело.
Однажды в воскресенье Алексей возвращался с охоты и встретил Нику. Пошли рядом, она по дороге, он сбоку на лыжах.
— И не жалко стрелять? — спросила она, показывая глазами на зайца, болтавшегося у пояса.
— Бывает и жалко. Иной раз мог бы застрелить, а не стреляю. Ну, а этого не пожалел, взял. Почему ты вчера ушла из клуба так рано?
— Скучно стало, вот и ушла.
— А я подумал, не заболела ли: ты была хмурая.
— Построили клуб, а вешальщиц нет. Танцуем в шубах, в валенках, парни в шапках, под ногами шелуха от подсолнушков хрустит… Аж с души воротит… Пошла к отцу Борису. Хорошая передача по телевизору была.
— Попадья еще не гонит гостей?
— Наоборот, она очень приветлива… интеллигентный человек. Да и Борис Иванович… Он только в церкви поп, а так обыкновенный человек. Я сама безбожница, а про него ничего плохого сказать не могу.
— Скоро в клубе телевизор будет.
— Тогда и к попу ходить перестану.
— Готовишься к экзаменам?
— Начала было да опять забросила.
— Почему?
— Не могу через силу, а легко не идет. А ты все топором работаешь.
— Топор — великое изобретение, он еще долго послужит человеку.
Ника подумала, что Алексей начнет рассказывать о том, что можно сделать топором, о церквах, построенных при помощи одного только топора (один раз он уже рассказывал об этом), и с нескрываемой усмешкой смотрела на красное от стужи лицо Алексея, отметила про себя, что у него глаза не сплошь карие, а какие-то крапчатые — коричнево-серые.
— Тебе Славка ничего не говорил? — спросил Алексей.
— Нет.
— Из райкома комсомола есть указание, чтобы комсомольцы, молодежь учились на механизаторов. Понимаешь, машины будут, а работать на них некому. У нас создаются кружки, а отец говорит, что с будущей осени в школе будут готовить механизаторов. Выпускники получат не только аттестат зрелости, а еще права тракториста, шофера… Я буду в уборку на автомашине работать, сдаю на третий класс.
— А я при чем? — Пухлые губы девушки выпятились, в лице еще больше обозначились не по-женски крупные черты.
— Выучись на штурвальную. Знаешь, как весело поработаем.
— Не знаю, надо подумать.
— Нет, ты, по-моему, не сможешь работать на машине.
— Это почему не смогу? Почему?
Все лицо ее вспыхнуло, зеленоватые глаза побелели от обиды.
Спустя несколько дней он столкнулся с ней, когда она выходила из церкви.
— Ты в церкви была?
Она едва подняла на него глаза и грубо ответила:
— Была. Сам видел. Беги в комсомол, доноси!
— Да что ты, право, какая!..
— Ну, нотацию читай!
Не слышала, как Алексей ответил, что находит ее поведение странным, не заметила, как он покачал головой. Перед глазами стояло недавнее, поразившее ее… В слабо освещенной церкви, где из каждого угла смотрела глубокая пугающая темнота, шло богослужение. Сгорбленные старушки клали земные поклоны, и восковые свечечки с желтыми язычками дрожали в сухоньких руках. Под высокими сводчатыми потолками старушки казались крохотными странными существами. Подновленные иконы с плоскими лицами святых поблескивали неуверенно, безнадежно, не в силах пробиться сквозь наступающую темноту. Пещерным, первобытным, веяло от колеблющихся теней, размытых очертаний толстых колонн, сводов с железными перекладинами. Витые из железа решетки на узких, спрятанных в толще стен окнах не пропускали дневного света и виднелись серыми, размытыми пятнами. Вкрадчивый голос монотонно доносился откуда-то из-за старушек и дробился в каменных закоулках. Этот живой голос проникновенно произносил непонятные слова, в ответ на которые старушки шептали и прикасались лбами к холодному каменному полу.