— Чудно́! — весело воскликнула Ника. — Почему же духовенство так заботится об удобствах и материальном благе?
— Слабость души. И с точки зрения религии это заслуживает порицания.
— Знаете, что я скажу вам, Борис Иванович?
— Охотно выслушаю. — Поп сверкнул ровными белыми зубами в такой любезной улыбке, что Ника невольно залюбовалась.
— Меня удивляет: зачем вы пошли в священники? Как это случилось? Молодой… красивый и вдруг — поп!
— По призванию. Мне нравится, когда меня слушают, когда я завладеваю сердцами людей. Как зрительный зал замирает под влиянием дара артиста, так в церкви верующие принимают священника. Видеть, как толпа смотрит на тебя неземным взором, ждет от тебя исцеления души, верит в тебя, — это дает мне удовлетворение.
— Так шли бы в артисты.
— Мечтал, но не привелось, дорогая Клавдия…
— Не зовите меня так.
— Хорошо, любезная Ника… Вы хотя и не Самофракийская Ника, а Усовская, но… вы способны возжечь воображение художника.
Он вдруг положил свою мягкую ладонь на ее руку. Она отстранилась и с удивлением посмотрела на него.
— Вижу, — продолжал отец Борис по-прежнему спокойно и чуть наставительно, — нехорошо вы подумали обо мне, что я руки вашей коснулся. Зря это: я человек семейный, по натуре однолюб, люблю свою жену… Но я прощаю вас, вы меня не так поняли.
От стыда у Ники кровь прилила к лицу и шее, ей вдруг стало душно, захотелось остаться одной.
— Нас, попов, мало кто любит. Этому есть объяснение. А между тем мы делаем полезное дело.
— Какое же?
— Верующие не пьют, обычно у них хорошие семьи, не совершают преступлений. Мы помогаем людям быть нравственно чистыми.
Ника усмехнулась.
— То-то вон в газетах пишут про похождения попов да монахов.
— Есть, бывает. В семье не без урода. В газетах пишут, бывает, и о коммунистах, бросивших жен, о прелюбодействе их, о присвоении государственных средств. Так можно ли по этим случаям судить о всей партии?
Отец Борис задумался. Лицо его в эти минуты стало выразительным, в глубине глаз билась сосредоточенная мысль, спокойно-твердая, горячая.
Внезапно переведя взгляд на Нику, он заговорил медленно, убежденно:
— Среди духовенства есть и образованные люди: инженеры, экономисты, физики. Если хотите знать, религия и наука находятся в согласии. Да, да! Не удивляйтесь. Есть истины веры и есть истины науки. Истины веры — вечные, истины науки — преходящи, изменчивы… Святой отец православной церкви Григорий Нисский задолго до Лавуазье и Ломоносова открыл закон сохранения материи. Он указывал, что сгоревшая свеча не уничтожилась, она только разложилась на свои элементы, она осталась равной самой себе.
— Закон Лавуазье — Ломоносова мы учили, — сказала Ника, воспользовавшись паузой в речи отца Бориса. — Даже опыты делали… наглядно…
— Спор науки с религией надуманный. А церковь делает доброе дело. Моральный кодекс коммунизма — это обновленные заповеди священного писания.
В душе Ники поднимался и рос протест против таких высказываний, хотелось горячо возражать, доказать противное этому. Но сказать что-либо Ника была бессильна: она не знала ни священной христианской истории, ни церковных заповедей. Все это ее до сих пор не интересовало, знать это не требовалось.
А отец Борис все говорил и говорил, удивлял ее широкими познаниями.
Когда он ушел, она даже пожалела, что кончился этот необыкновенный разговор, от которого взбудоражило ее мысли и чувства. Состояние смятения долго не покидало ее, а когда пришло ровное настроение, думала с удивлением:
«Почему люди любят других в свою веру обращать? Владимир тянет в свою, Венковы и родители в свою, поп в свою. Отвязались бы, оставили бы в покое».
По неуловимой связи вспомнилась смерть Агафьи, «рабы божьей».
— Слова-то какие! — прошептала Ника. — Ра-ба божья!.. А то еще говорят: «раб науки», «раб искусства», раб… раб… раб!.. Чепуха какая!.. Нет! Не буду я ничьей рабыней — ни науки, ни бога, ни рабыней любви!..
В этот день, как никогда прежде, она много думала о жизни, о себе, о людях. Перед глазами стояли родители, односельчане, школьные товарищи. Наконец, мысли ее сосредоточились на Владимире и Алексее. Владимир влек и пугал ее. А Алексей?.. Тут она путалась и не могла разобраться. Чувствовала, что Алексей будто бы и нужен ей, но в то же время он отталкивал ее рассудочностью, напичканным в него чужим так, что его, Алексеево, завалено и не пробивается наружу. «А может, я ошибаюсь, может, таким и должен быть передовой парень нашего времени? Таких в газетах хвалят, а читать про них скучно».