— Да ну!.. — Прошка покачал головой.
— А заграницу записываете? — спросил Алексей Венков.
— Итальянские песни очень люблю, так записываю… Как сказал великий Карл Маркс: «Ничто человеческое мне не чуждо».
— А разные буги-вуги, рок-эн-роллы, мучи?..
— Этого мне не надо: священнослужителям плясать не пристало. А в музыке божеское начало, ее надо слушать всем. Вот починю магнитофон, заходите послушать… У меня есть хорошие записи.
Достав серебряный портсигар, поп угостил всех папиросами, выкурил сам.
— Уютно тут у вас, хорошо. Побыл бы еще, да времени нет.
Только ушел он, явился Владимир Жбанов.
— Ага! — весело воскликнул он. — Продвинулось дело. Печка топится. А когда штукатурить?
— Завтра.
— Поторапливайтесь! Зима на носу.
— А тебя поп спрашивал, — сказал Прошка. — Отец Борис.
— Зачем?
— Магнитофон починить.
— Что ж… попы хорошо платят. Как-то я архиерею одному радиоприемник за десять минут исправил, так он мне тридцать рублей отвалил.
Вздох удивления вырвался из груди Прошки.
— О-о! Фарт! А я вот печь три дня клал, да день борова́ выводил, да день трубу. Начислят мне десять трудодней по полтиннику.
— Все дело в системе, — авторитетно произнес Владимир Жбанов. — Ты не хозяин плодам своего труда; хозяин — колхоз. Вот в чем корень. В одном американском журнале я вычитал высказывания крупного ученого. Он сказал так: «Дайте мне пустыню и скажите, что она моя, — и я превращу ее в цветущий сад. Но дайте мне цветущий сад, скажите, что он не мой, — и я превращу его в пустыню».
— Личная выгода… Это — двигун, — изрек Прошка. — Свое каждому ближе.
— Не всегда в выгоде дело, — возразил Жбанов. — Может, и невыгодно превращать пустыню в сад, а человек желает этого, кладет на это силы, деньги. Значит — это душевное дело-то, нравственная потребность. Человеку свойственно стремление к тому, чтобы оставить после себя след.
— В наших местах помещик жил, — стал рассказывать Прошка. — Жил-то он в Петербурге, а тут у него имение было. Граф. Он кругом тут мосты построил и дорогу… тридцать верст камнем вымостил. Не по своим землям, а по крестьянским. Безо всякой корысти. До сих пор по графской дороге ездим.
— О том я и говорю, — подхватил Жбанов. — Если бы каждый человек поднялся до потребности делать что-то этакое… благородное… далеко бы мы шагнули. А не видно этого, не видно… Спрашиваю я на днях доярку Агашу, во имя чего она скотник глиной обмазывает. Отвечает: «Чтобы коровы не зябли зимой, молока больше давали». — «Ну ладно, — говорю ей. — Настанет время, в молоке хоть купайся, мяса — ешь не хочу, жилье у всех распрекрасное. А дальше что?» Агаша задумалась: «Дальше?.. Да ничего дальше и не надо…» Как видите, идеал рядового колхозника не продвигается дальше сытого пуза. Вот так!
— Война виновата, — сказал Лавруха. — Люди набедствовались — ну и дума одна: откормиться, отоспаться, одеться.
— Теперь каждый о себе сперва думает. Это право кровью и потом добыто. — Прошка ткнул кулаком в свою деревянную ногу. — За что я ходулю потерял?.. За то, чтобы жить человеком. Так мне говорили командиры и политруки.
— Ну и как, сбылось? — спросил Жбанов.
Прошка пожал плечами, ухмыльнулся.
— Верил: после войны станет много лучше.
— И что же? — не отставал Жбанов.
— Я сейчас всякие эти слова и обещания на зуб пробую, как золото: не поддельное ли?
— Зубы не ломаются? — Владимир Жбанов рассмеялся, обнес всех раскрытой пачкой папирос.
— Думал, приеду домой — в рай попаду. А тут все победнело сравнимо с довоенным временем.
Жбанов похлопал Прошку по плечу, сказал весомо:
— Все подымется, все наладится. Если даже ты, я, все вот мы ничего делать не станем, и то подымется: жизнь заставит, и найдутся новые люди.
— А мы? Что с нами будет? — Глаза печника подернулись задумчивой грустью. — Если мы ничего не сделаем?
— Жизнь вышвырнет. Понимаешь: жизнь идет, несмотря ни на что. Поток жизни сложен, в нем борется одно с другим, одно нарождается, другое умирает. Ни я, ни ты не остановим этого потока жизни, нравится он нам или не нравится.
— Ну ладно, — встрепенулся Прошка, передернув плечами, снял и снова надел кепку, как-будто готовился к какому-то решительному действию. — Скажи, как пойдет дальше жизнь?
— Я не пророк. Да и не верю пророкам. И никто не сможет предвидеть будущее в деталях. Правда, об этом пишут в фантастических книгах, но фантастам я тоже не верю.
— Ну скажи прямо: лучше будет жизнь или хуже?
— Лучше, — не задумываясь, ответил Жбанов. — В том смысле, что люди станут жить благополучнее. Понастроят заводов, жилья, машин, дорог, навалом будет одежды, продуктов.