— То есть как?
— Очень уж умно рассуждаешь.
Несколько минут молчали. Потом Алексей спросил:
— Говорят, ты собираешься поступать в медицинский институт?
— Да.
— Разве ради заработка? Ведь ты знаешь, хлеб врачей не жирный… даже очень постный. Значит, влечет что-то тебя такое…
— Это верно, — согласилась она со спокойной покорностью. — Я уж пробовала поступить, да провалилась.
— А ты не теряйся, — подбодрил ее Алексей. — Сдавай еще.
— Ничего-то ты не понимаешь, — взорвалась она. — Думаешь, просто деревенской девушке в институт попасть. Черта с два! Передом идут золотые медалисты, отслужившие в армии, с трудовым стажем… А кроме того всякие-якие… дети медицинских работников и прочих.
— Набери полный балл.
— Да-а, — она по-ребячьи показала ему язык. — У меня пускай все на пятерки, а у бывшего солдата одни тройки, его примут, а меня… будьте здоровы, привет вашей маме!
Все, что она говорила, было известно Алексею, но ему хотелось хоть как-нибудь развеять настроение безнадежности, исходившее от каждого ее слова, и он сказал:
— Выходит, надо тебе на экзамен везти две клади: в голове знания, а в сумочке бумажку о работе.
— Да-а, — протянула она и развела руками.
Становилось темно. В окнах вспыхивал свет. Из школы шумными стайками высыпали ученики. Холодало. Со степи дул тугой ветер, мел сухую траву и листья.
Они шли и шли за село. Вот уже и огоньки школы померкли, и свист ветра в траве стал слышней.
— Тебе не холодно? — Алексей поднял на ней воротник куртки, ощутив рукой холодный подбородок.
— Спасибо! — Она поежилась и прижалась к его руке. — Пойдем назад.
В течение нескольких секунд, когда были произнесены эти самые обыденные слова, каждый из них почувствовал впервые в своей жизни острое мгновение. Для Алексея оно было значительным в том смысле, что он никогда еще не испытывал потребности заботиться о девушке, а сейчас она появилась и принесла ему радость. Нике незнакома была мужская нежность, и тем трогательней отозвалась она в ее сердце.
8
Маленькие лампочки, свисая на черных проводах с перекладин, струили жидкий ненадежный свет, придавая внутренности свинарника желтоватую окраску. Смутно проступали деревянные решетчатые загородки, стропила и балки, а все остальное пространство, куда бессилен был проникнуть свет, было густо-черным. Прошло несколько минут, прежде чем Ника, войдя с улицы, смогла различить то, что было освещено скудными лампочками. Постепенно глаза ее привыкли к темноте, приметили серые саманные стены и мохнатую изморозь на неплотно закрытых окошечках.
В загонах, отделенные друг от дружки, содержались супоросые свиньи: они похрюкивали, чавкали, шуршали соломой, чесали бока о доски, а некоторые отяжелевшие матки лежали, развалив отвислое брюхо и уткнув в подстилку вздернутый мокрый пятак.
Из стоявших в углу лопат Ника выбрала одну, какая поудобней, стала накладывать в тачку навоз. Острый запах перехватил дыхание, до слез щипал глаза. Она подумала, что надо проветривать помещение, а не держать окошки всегда закрытыми, и что об этом скажет заведующей. Потом снова сосредоточилась на работе. Наполнив тачку доверху, ухватилась за толстые ручки, покатила. С визгом завихлялось колесо, тачка стала мотать Нику из стороны в сторону. Догадалась шире, устойчивее ставить ноги. Навоз сваливали у наружной стены свинарника. Тут Ника немного постояла, отдыхая и жадно дыша холодным воздухом. Небо уже светлело, на востоке пробивалась сквозь мглу розовая полоска восхода.
Уже третий раз подряд встречает Ника утро на этом месте. И третье утро начинает она с уборки навоза. Когда пришла на ферму доказать, как умеет работать, заведующая ответила: «Становись на подсобную работу, а там видно будет, может, и свиней доверим».
Ника недоумевала: «Зачем она так говорит, знает ведь, что я только на одну неделю».
Скрипит, вырывается из рук тачка. С полной — из свинарника, с пустой — в свинарник. Взад-вперед, взад-вперед. Отяжелели руки, ломит поясницу.
Наконец навоз вывезен, согнана метлами по желобу жижа. Только села отдохнуть — зовут на кормокухню нагружать подвесную вагонетку кормом. Упираясь руками и налегая всем телом, гонит Ника вагонетку вдоль решетчатых загородок. Свинарки накладывают корм в корыта. Они почему-то недоверчиво поглядывают на Нику, а при случае начальственно покрикивают на нее.
Особенно усердствовала в насмешливом высокомерии Даша, круглолицая, румяная, голубоглазая женщина, известная на все село веселостью нрава и острым языком. Она была лишь на пять лет старше Ники, но считала себя вправе относиться к ней, как к ребенку. С первого же дня работы Ники на ферме Даша на каждом шагу колола девушку едкими, а то и двусмысленными шутками. Ника решила избегать ссоры, делала вид, что не замечает злых шуток, держалась с достоинством и тем думала отвадить Дашу от себя. А Даша от этого становилась назойливее. То и дело слышен густой голос ее: «Эй, ревизорша, откати вагонетку!», «Филатова, чище навоз выгребай! Тут тебе не институт, тут соображать требуется», — и Даша после подобных шуток громко и весело смеялась.