Сибрайт при жизни был очень злым. В нем было что-то пугающее, какая-то странная власть, которой он, казалось, обладал, и внутренняя, иррациональная вера.
Гэллоуэй стал вспоминать незначительные события, которые, возможно, и стали причиной испытаний, выпавших теперь на его долю.
Однажды, три года назад, у них состоялся очень странный разговор. Было уже далеко за полночь, и они говорили о призраках, загробной жизни и всяких таких вещах. Сибрайт, казалось, верил во все это безоговорочно.
— Я заключу сделку с тобой, Вальтер, — сказал он, медленно потягивая из своего стакана, смакуя вино, как знаток. — Ты не веришь в эти вещи, а я верю. У меня есть достаточно доказательств того, что жизнь после смерти действительно существует и что душа или сознание, называй как хочешь, отделяется и живет после того, как тело умерло.
— Но доказательств этого нет, — упорствовал Гэллоуэй, убежденный, что он прав. — Как будто назло тебе, никто еще не вернулся оттуда и не рассказал нам о загробной жизни.
— Может быть. Но ты такой проклятый реалист, Вальтер, что я вижу, только невероятные события заставят тебя поверить. Ты из тех глупых слепцов, которые верят только в то, что можно увидеть, услышать или потрогать руками. Если они чего-то не могут ощутить своими пятью ограниченными чувствами, то отказываются верить в это.
Гэллоуэй кивнул, плохо понимая, чего добивается Сибрайт. Здесь нужно было поставить точку в разговоре, он это чувствовал, но то, что сказал Сибрайт в следующий момент, поразило его.
— Я знаю, что умру раньше тебя, Вальтер. Не спрашивай, почему я это знаю, все равно ты никогда не поверишь мне, даже если я поклянусь, что это правда. Но после смерти я приду к тебе. Я заставлю тебя поверить мне.
Гэллоуэй медленно кивнул головой в темноте. Может быть, ему нужно было рассказать об этом врачу. Он был уверен, что это имеет прямое отношение к делу. И это не вызвало бы никаких подозрений, а их нужно было избегнуть любой ценой.
Да, чем больше он думал о Сибрайте, тем больше убеждался, что в этом пари и заключается суть дела.
Неосознанно, помимо воли, он стал размышлять над этим полузабытым разговором, выстраивая его у себя в голове так, что тот принял ужасающие размеры и стал откровением для него.
Это нелепое хвастовство Сибрайта прокралось в его сознание и настолько подавило его разум, что заставило «слышать» звуки, которых на самом деле не было. Он вздохнул свободнее. Ему стало легче. Он почувствовал себя дураком, запуганным до смерти. И чем? Каким-то стуком!!! Объяснений которому могло быть миллион. Размышляя обо всей этой истории с Сибрайтом, он просто сделал поспешные выводы, как струсивший идиот.
Он подошел к двери, вставил ключ в замок и быстро повернул его, радуясь резкому металлическому звуку. Осторожно прикрыв дверь за собой, он шагнул в темноту, затем включил свет.
Слава Богу, теперь он знает, что с этим покончено! Сощурившись от яркого света, он прошел узким коридором, снял шляпу и теплое пальто, затем прошел в библиотеку.
Там горел яркий огонь, зажженный в большом камине, и он догадался, что экономка уже ушла. Холодное мясо лежало на подносе, там же стояла бутылка виски. Пройдя вперед, он налил себе виски и выпил его залпом. Спиртное обожгло ему горло, но согрело озябшее тело и сняло напряжение, так, что у него хватило сил сесть на большой стул перед камином и расслабиться. Смешав себе еще питья, он медленно потягивал его, откинувшись на стуле.
Огонь ярко горел, выбрасывая снопы красных искр. Где-го в коридоре старые дедовские часы пробили полночь. Он зажег сигарету и сидел спокойно, размышляя. Почему он позволил страху заиметь над ним власть и довести его до такого состояния? Он превратился в комок нервов, не может спать, едва способен здраво рассуждать. Взяв себя в руки, он сказал:
— Все. Хватит. С моей головой все в порядке. Я не безумный, чтобы думать о Сибрайте здесь, в библиотеке. Прочь, исчезни совсем! Пропади ты пропадом!
Гэллоуэй допил, погасил сигарету и прикрыл глаза, согревшись в тепле у камина. В комнате было тихо-тихо. Никакого движения, только потрескивали дрова в камине.
Он был уверен, что сегодня уже ничего не случится, и был готов подняться наверх, лечь в постель и уснуть, а не ждать в ужасе того момента, когда адский стук из библиотеки разбудит его, колотя в стены, сотрясая весь дом до основания.
Сколько он так просидел, Гэллоуэй не заметил. Огонь начал потухать, пламя стало слабым, тени вокруг сгустились. Он пошевелился наконец, глаза приоткрылись и закрылись вновь, пустой стакан все еще был зажат в руке. В глубине души он чувствовал сильное облегчение. Итак, он оказался прав. Это было его раздраженное воображение и больше ничего. Минуту он раздумывал, налить ли третий стакан или идти спать. Его охватила такая усталость, что он с трудом разлепил глаза. Наконец, он решил не пить и резко поднялся со стула. В комнате было холодно теперь, когда огонь погас, и он почувствовал озноб, ставя стакан на поднос; быстро осмотрелся вокруг и пошел к двери.