— Давайте считать, — перебивает Липа, — кого при социализме не будет: кулаков — раз, нэпачей — два, безработных — три.
— Беспризорных — четыре, — подхватывает Инка. — К тому времени все бывшие беспризорники станут наркомами, командирами, изобретателями, капитанами…
От полноты чувств девочка протяжно вздыхает.
— Ох… Я ещё хочу, чтобы при социализме школы были из красивого хрустального стекла.
— Ну, это не обязательно, — возражает Толя, — лучше пусть будут движущиеся тротуары. Вот это да! Что, скажете, неинтересно?
Некоторое время дети идут молча. Затем Толя и Лёня начинают объясняться на языке эсперанто. Вообще Лёня не страдает избытком скромности. На каждом шагу он напоминает товарищам о своём превосходстве.
— Вы… Куда вы все годитесь, — говорит он, пренебрежительно оттопыривая нижнюю губу, — вот наступит мировая революция, как вы будете с пионерами какого-нибудь Уругвая или Гватемалы объясняться? Вы ведь по эсперанто ничего не понимаете!
Вот и сейчас, поминутно поправляя сползающие на нос очки, он заводит с Толей загадочный разговор. Собственно, Толя время от времени вставляет какие-то странные междометия и восклицания, а Лёня так и сыплет:
— Шатро, фингро, дудек, коко…
— А что такое коко? — интересуется Инка.
— Коко — петух, а кокино — курица, — важно отвечает Лёня.
Девочки переглядываются. Сначала улыбается Соня. Потом прыскает в кулак Инка и, наконец, разражается смехом Липа.
— Годовалый ребёнок знает, что коко — петух!
На углу Караваевской и Владимирской Лёня останавливается. Попрощавшись с Толей на эсперантском языке, он гордым взглядом окидывает девочек.
— Смотри же, ровно в двенадцать ноль-ноль будь возле милиции, — напоминает Дима. — В двенадцать ноль-ноль начинается облава!
Когда компания подходит к дому Сони, девочка опускает голову и тихо говорит:
— Меня могут не пустить на облаву. Вы ведь знаете…
Да, друзья всё знают. Инка обнимает Соню за плечи, заглядывает в её светлые глаза:
— Димка зайдёт ко мне в одиннадцать часов вечера. А мы с ним вдвоём придём к тебе. Они отпустят тебя.
— Они не посмеют! — Димка поднимает правую бровь. В голосе его звучит угроза.
— Так придёте? — печально переспрашивает Соня.
— Придём! — вслед ей кричит Димка.
Одним духом влетает Инка к себе на третий этаж. Двери ей открывает соседка тётя Мотя.
Инка и не заходит в свою комнату. Она знает, что там темно и пусто. В углу скучает по хозяйке старый рояль, на продавленном кожаном кресле лежат её смятые платья. Она даже не успела убрать их, так торопилась. Ксения Леонидовна — Инкина мама — пианистка. Работает она в филармонии и занята с утра до вечера.
Наскоро проглотив нехитрый обед, Инка идёт отдыхать в тёти Мотину комнату. Она малюсенькая, с одним оконцем, очень чистенькая и прохладная. В тёти Мотиной комнате живёт квартирант — рабфаковец Коля.
— Привет, кирпа! — встречает он радостным возгласом Инку.
Впрочем, он даже не смотрит на неё. Сидит за кухонным столиком и, обхватив руками голову, читает «Капитал» Карла Маркса. Светлые брови его сердито сдвинуты. Он озабоченно перечитывает одну и ту же страницу. Ходики мерно, уютно тикают. В комнату тихо вползают сумерки. Восемь часов вечера. В одиннадцать придёт Дима. Инка ложится на топчан, покрытый плахтой, закрывает глаза. Ей очень хорошо сейчас.
— Инка! Ты знаешь, что такое прибавочная стоимость? Не знаешь? Ага! А я уже постиг! — гордо говорит Коля. Девочка слышит, что он говорит, но ничего не может ответить, потому что сон уносит её куда-то вверх, очень высоко. Она летит над скамейками, над деревьями, над крышами домов. А на крышах сидят монашки — все одинаковые, с ямочками на подбородках, со шрамами на лбах. И все они протягивают к Инке руки. Монашки хотят поймать Инку, но это им не удаётся. Инка летит над ними и громко, изо всех сил, поёт:
— Вставай! Вставай! К тебе пришли! — тётя Мотя трясёт Инку за плечо. Девочка трёт глаза, испуганно вскакивает. Ходики показывают одиннадцать. Перед ней стоит Димка.
— Я пришёл, — говорит он строгим голосом. — Одевайся скорее.
— Куда это вы на ночь глядя? — пугается тётя Мотя.
— На облаву.
Коля поднимает голову от книги, тётя Мотя перестаёт штопать носки.
— Месячник по борьбе с беспризорностью, — лаконично объясняет Димка.