И она поняла, что теперь эта картина ей нравится.
***
- …может, пускай уже догорит? Кому нужен этот рассадник клопов и сифилиса?
- Самому противно. Но служба есть служба…
Пожарные поначалу не хотели выезжать на этот объект, а когда приехали – долго не могли заставить себя подойти. Отчасти от омерзения. Отчасти – из-за лица мальчика, показавшегося в одном из окон. Он горел заживо, кожа на его лице пузырилась и отваливалась кусками, но на его лице была улыбка. Спокойная улыбка бывалого опиумного наркомана.
Наконец, одна команда пожарных раскрутила шланг с брандспойтом и начала поливать окна здания снаружи. Другая направилась внутрь, проклиная служебные инструкции, предписывающие им спасать даже самых конченых выродков.
Из этой второй команды назад вернулся только один. Он брел, пошатываясь, как пьяный, и умиротворенно улыбался. Пожарный топор, который он держал за самый конец ручки, волочился за ним по асфальту с характерным скрежетом.
- Серега, ты как? – бросился к нему приятель-коллега. – Никто не выжил?
- Никто не выжил, - эхом повторил он странно изменившимся голосом. – Скверна поглотила всех, а скверну поглотил огонь. Она осталась совсем одна. Она зовет вас, и я отправлю вас к ней…ибо из скверны все вышло, и к ней все вернется.
- Серега, ты чего? – моргнул его товарищ. – Дыма наглотался что ли?..
А в следующее мгновение его череп был расколот надвое ударом пожарного топора. Кто-то бросился прочь от убийцы, кто-то, наоборот, к нему – чтобы остановить. Про медленно догорающий дом все забыли. И обугленный до костей мальчик, наблюдавший за пожарными из окна, развернулся и двинулся вглубь помещения.
Он тоже слышал зов, которому не мог противостоять.
Зов самого Велиала.
Глава 5. Сердце
Темное, тесное помещение. Тусклая лампочка под потолком раскачивается и мигает, не давая толком ничего разглядеть. За столом сидит ребенок лет двенадцати. Руки расслабленно лежат на столе. Лица при таком освещении не разглядеть. Возможно, это просто игра теней, но за его спиной чудится массивная фигура в чем-то вроде мясницкого фартука. Вот ребенок медленно наклоняется вперед. Его лицо чем-то испачкано.
Чем-то красным.
Немного неестественно смотрится его холодная улыбка. Она резко контрастирует с окружающей обстановкой. И с его глазами. Бешеными глазами дикого зверька, маленького хищника, готового вцепиться в горло сколь угодно превосходящей его жертве. В улыбке обнажаются зубы. Заостренные. Нечеловеческие. В его голосе слышится холодная, мертвая ненависть:
- Никогда.
И все растворяется в черно-белых статических помехах, что пахнут плесенью и старыми газетами.
Одиннадцать бесконечно долгих шагов. Семь невозможно высоких ступеней. Рассохшаяся деревянная дверь. Заперто. Конечно же.
Миша поднял правую руку с зажатым в ней ключом-бабочкой. По внутренней стороне предплечья покатилась одинокая капля крови. Забавно. Он и не заметил, что сжал кулак с такой силой.
Упрямый ржавый замок, ввиду почтенного возраста, не узнал внезапного посетителя, но спустя пару минут напряженных усилий все же поддался и впустил его внутрь. Дверь протяжно скрипнула, а затем гулко хлопнула за спиной, отрезав от звуков внешнего, живого мира.
Стаи потревоженных пылинок меланхолично кружились в ржавых лучах восходящего солнца, с трудом пробивавшихся сквозь грязное оконное стекло. В доме стояла мертвая тишина - Миша слышал лишь собственное, будто слегка надрывное отчего-то дыхание. Дом. Наконец-то он дома. Он должен быть рад этому. Почему же так хочется сесть, уткнуться носом в колени и разрыдаться?
Выключатель справа от двери. Теперь, когда ему восемнадцать, больше не нужно лезть на табуретку, чтобы им щелкнуть.
Щелк.
Не работает. Что-то сломалось? Или дом отключен от сети? К кому обратиться, чтобы это исправить?
Миша не знал. Миша был один. Один в пустом и темном доме, один в пустом и темном мире, стоял, вцепившись обеими руками в лямку рюкзака, и совершенно не знал, что ему делать с долгожданной свободой.
А ведь когда-то в этих самых стенах все было совсем иначе. Было тепло и уютно, без слоя пыли на подоконниках, без запаха сырости. Да, запах в доме определенно был совсем другим, и Миша прекрасно помнил его все эти годы. Помнил, как по воскресеньям, когда мама пекла печенье, запах усиливался, обволакивая внутреннее убранство дома от пола до самого чердака. Помнил, как папа сажал его к себе на плечи - так высоко, что можно было коснуться потолка.