Ковчег с мрачной решимостью обреченного выходил из устья реки в открытый океан. Ему предстояла долгая дорога на восток.
Глава 1. Застывшее лето
Снег уютно хрустит под ногами редких прохожих. Снежинки ведут свой печальный танец над светлыми островками парковых фонарей. Спокойствие разрезает лишь одинокий детский крик. Крик, до которого никому нет дела.
Ребенок в теплом синем комбинезоне стоит напротив одинокой скамейки, припорошенной снегом. Одна из его рукавиц лежит у него под ногами, но он не может за ней нагнуться. Взгляд его неподдельно округлившихся от страха глаз прикован к бумажному свертку, лежащему на скамейке. Угол свертка отклеился, обнажив содержимое.
Это цветы. Всего лишь цветы.
Ребенок набирает в легкие морозного воздуха и кричит. Кричит, кричит, и кричит, пока его голос не срывается, перейдя в слабый хрип. Ничто и никогда не внушало ему такого ужаса, как этот сверток на одинокой скамейке посреди зимнего парка. Ведь он точно знает: эти цветы мертвы. И он сам мертв. И все вокруг тоже мертвы. Иначе как объяснить их мертвое равнодушие?
Снежинки ведут свой печальный танец над светлыми островками парковых фонарей. Уютно хрустит под ногами редких прохожих снег. Спокойствие нарушал лишь одинокий детский крик ужаса, но и он уже умер. Совсем как эти цветы.
Говорят, в ту зиму российские морозы свирепствовали еще сильнее, чем обычно. Впрочем, может быть, эти люди ошибаются. В этой местности почти каждый декабрь кажется самым суровым и беспощадным в истории. Да, определенно – это был декабрь.
Где-то в России, а если точнее, то где-то в радиусе суток пути от Москвы, ехал поезд. В поезде было темно, грязно и жарко. А еще довольно пусто – мало выдалось желающих уезжать в такую погоду из теплых квартир. За его окнами царил ледяной ад – выл ветер, сыпал колючий снег, градусов было никак не больше, чем минус двадцать пять.
В купе номер шесть сидел мужчина. Черные, давно не стриженые волосы в беспорядке спадали на лоб и уши. Сильные на вид руки с длинными пальцами были скрещены на груди. Вены на этих руках проступали так четко, что казались нарисованными на мягкой бледной коже, выдававшей в нем городского жителя. На небритом лице его, которому можно было дать лет тридцать, проступала блаженная улыбка. Мужчина спал, и сон его был приятным.
Возможно, последний приятный сон в его жизни.
* * *
Максим стоял на берегу лесного ручья и разглядывал свое отражение. Те же непослушные волосы, те же зеленые глаза, то же в меру упитанное лицо с чересчур волевыми для его характера скулами, но разбитые на многие сотни искрящихся плоскостей, пересыпающихся, словно мелкая стеклянная крошка. С неба грело солнце, где-то далеко стучал колесами поезд. Ему было хорошо.
- Не помешаю?
Максим с секундной задержкой оторвал взгляд от водной поверхности и поднял голову. На противоположном берегу стояла необычно высокая девушка в тунике из грубой на вид ткани и с медным кубком в руке. Струящиеся черные волосы мягко обрамляли неестественно ровный и строгий овал ее лица с пикантной восточной жилкой. Его можно было бы назвать красивым, если бы не болезненная восковая бледность. Уголок ее тонких губ был чуть приподнят в едва заметной полуулыбке.
- Вовсе нет, - ответил мужчина и улыбнулся в ответ.
Они помолчали.
- Знаешь, - задумчиво произнесла она, слегка взболтнув из стороны в сторону содержимое кубка. - Мы с тобой живем в чертовски странное время.
- А какое время не было странным? - пожал плечами Максим.
- Хороший вопрос, - незнакомка, продолжая загадочно улыбаться, перешагнула ручей и протянула кубок собеседнику. - Ты даже не представляешь, насколько хороший.
- Что это? - спросил тот, на автомате приняв странный дар.
Из глубины медного сосуда, наполненного темно-рубиновой жидкостью, на него глянуло отражение его собственного лица. На долю секунды оно показалось Максиму то ли неожиданно величественным, то ли странно высокомерным. Наваждение прошло, прежде чем он успел понять.
- Попробуй, - подбодрила его незнакомка и грациозно присела на колени у воды. - Тебе нравилось...когда-то.