— Слава Иисусу Христу, — поздоровался Никола, входя в избу. В голове у него били молоты.
— Слава навеки, — откликнулась колдунья. — Ты Никола Шугай.
Никола даже не удивился, откуда она его знает.
— Я знала, что ты придешь. Надо было прийти раньше, Никола Шугай. Уже три дня и три ночи я жду тебя.
Никола ничего не видел вокруг, только колдуньины блестевшие зрачки.
— Тебя отравила ведьма. Напоила тебя змеиным отваром.
В сознании Николы промелькнула старая Алена, ее жидкие седые космы, торчавшие из-под платка. Вспомнилась ночь, когда к нему приходила Эржика.
— Я выведу змеиный яд.
Зрение Николы странно обострилось, но он видел только колдунью, точно больше ничего не существовало на свете. Вот она набирает сковородкой из печи пылающие угли и ставит их посреди избы.
Сейчас выйдет змеиный яд. Огонь его выгонит.
Она дала ему выпить что-то.
— Молись!
Никола про себя твердил «Отче наш», а ворожея, бормоча заклинания, бегала кругом него, вертясь, точно детский волчок. Все громче звучали заклинания… Никола видел только глаза колдуньи. Его вдруг страшно сдавило внутри. Казалось, все внутренности лезут наружу вместе с душой. И вот Никола увидел, что его тошнит змеями. Маленькие и большие змейки тянутся из его рта к сковородке и исчезают во всепожирающем жару. Николой вдруг овладела безграничная слабость.
— Теперь ты здоров. Иди на чердак и ложись спать. Утром встанешь совсем крепкий.
И верно, поутру проснулся Шугай здоровехонек. Майданская ворожея — великая колдунья.
— Спасибо тебе, — сказал на прощанье Шугай и дал ей горсть денег.
— Спасибо и тебе, Никола Шугай.
Ушел Никола в лес в заброшенную хижину. В тот день убил он самую большую медведицу, какую только встречал в жизни.
— Гей! — закричал он, увидев ее шагах в трехстах на лесной тропинке. Медведица поднялась на дыбы. Никола выстрелил ей в брюхо. Зверь повалился на старый бук, царапая кору лапами.
В этот день все кругом было ясно и весело. Сердце Николы наливалось радостью.
Но слишком был силен наговор Алены Дербачихи. Снова начались рези в животе, одолела горячка. Николу бросало то в жар, то в холод. В такой холод, что не согреться было перед ярким огнем бесчисленных полен, что с натугой подбрасывал Никола в очаг. Чуть задремав, Никола вдруг вскакивал, кругом ему виделись языки пламени, казалось — горит вся хижина. Рассвет, скорей бы рассвет!
…Было это утро или уже день? Никола не знал. Он знал только, что надо итти.
— Итти, итти, итти, — бесконечно повторял Никола, шаря овечий тулуп и с трудом натягивая его. — Итти, итти, итти, — с усилием внушал он себе, выходя на мороз и точно боясь забыть это самое важное слово.
…Зворец. Никола вошел в первую избу.
— Я Никола Шугай. Приведите кого-нибудь, кто умеет писать.
Мгновение — и он остался один. В избе земляной пол. Большая русская печь. Из-за трубы выглядывают какие-то дети. Казалось — они принадлежность печи. Еще какой-то громадный бесформенный предмет заполняет избу, едва оставляя место для кровати и стола. Никола долго щурил глаза — что ж это такое, господи боже мой? Наконец разобрал — ткацкий станок!
Появился человек с карандашом и куском бурой бумаги от табака. Это, верно, тот, грамотный. Из сеней таращили глаза хозяин, хозяйка и еще какие-то люди.
— Пиши, — сказал Никола и продиктовал:
— Приезжай вылечить меня. Если кто-нибудь узнает, где я, — помрут оба твои сына. Никола Шугай.
— Отнесите в Воловое к доктору.
Никола кивнул людям, которых он видел как сквозь туман.
— Это Зворец?
— Зворец, — ответил грамотей.
— Если узнают, где я, выгорите дотла.
И Никола потерял сознание. Его последней мыслью было: «Все кончится хорошо. Бог мне помогает».