Они прошли узкую долину Колочавки и теперь поднимаются в гору, вдоль порожистого Заподринского ручья.
Лес не шелохнется. В душном безмолвии только слышно, как шумят струйки воды. Даниле и Игнату кажется, что надо остановиться, поглядеть друг на друга. «Так что же, Данила?» — «Так что же, Игнат?» Но каждый боится, что у них обоих не найдется мужества ответить. В глубине души они уже давно пришли к одинаковому выводу, и каждый дал понять это другому озабоченным выражением лица, хмурой репликой или жестом и ругательством по адресу Юрая. «Но нет, что, если я ошибаюсь и у него на уме другое? — думает каждый. — Ведь это не шутка. Дело идет о жизни и смерти».
Размашистой ровной походкой шагают Данила и Игнат по крутому склону. Топоры у них за плечами. Шагают молча, не глядя один на другого. Можно доверять, а?
Вот и пастбище. Но приятелям не хочется выходить из прохладного леса на солнцепек. Они не спешат. Времени хватит, до дому три часа ходьбы. Отбросив топоры, они ложатся в тени на опушке.
На выгоне пасутся кони со всей деревни. Они тоже спрятались от солнца поближе к лесу и стоят по-двое, обмахивая друг друга хвостами.
Ясинко и Сопко лежат, поглядывая один на другого.
«Ну, начни, — точно говорят эти упорные взгляды, — скажи хоть словечко, мы с тобой думаем одно, ты можешь довериться мне, я тебе. Или нет?»
Жара. Крепко пахнет хвоей.
«Так или нет?» — щурясь, думает Данила и, наконец, набирается храбрости.
— Так что же, Игнат?
— Так что же, Данила?
— Плохи дела, Игнат.
— Плохи, Данила.
И здесь, на пастбище, в жаркий полдень, ободренные этими согласными репликами, они, наконец, объяснились. Не только словами и даже меньше всего ими. Они просто убедились, что мыслят одинаково, и почувствовали, что сейчас между ними возник сговор, заложен новый, особый союз не на жизнь, а на смерть. Конечно, они любят Николу, или, вернее, любили его раньше и были готовы итти с ним в огонь и в воду. Немало пережили они вместе с Николой, и больше хорошего, чем плохого. Немалым они обязаны его разбойничьей удаче. Данила Ясинко сейчас состоятельный человек. Когда уйдут жандармы и шум вокруг дела Шугая поутихнет (ах, когда же это будет?!), Игнат Сопко, раньше безземельный бедняк, не вылезавший из долгов, сможет выстроить себе избу и жениться на Аяче Гречина.
Но Никола упрям как бык, его не переубедишь. А с тех пор как между ними и Николой встал этот бешеный щенок Юрай, Никола совсем изменился. Стал подозрителен. Что правда, то правда: они грабили несколько раз на свой страх. Один налет был неудачен, — бр-р… какая мерзость и жуть, у них и сегодня мороз пробегает по спине… Но кто же мог знать, что этот шальной «американец» вздумает отстреливаться? Но зато, чтобы так себе, здорово живешь, в здравом уме и твердой памяти убить из-за курицы бедняка-еврея — этого у них не бывало.
И что к ним привязался Никола с этой ярмаркой и убийством трех лавочников?! Следит, допрашивает в одиночку, точно жандарм. Свидетель бог, что об убийстве на ярмарке им ничего не известно, и Дербак-Дербачек, и Адам Хрепта тоже ничего не знают. Это кто-то чужой работал под николову марку. А Никола злится, грозит виновникам смертью. Под дулом ружья этого проклятого Юрая и в самом деле не чувствуют себя в безопасности лучшие друзья Николы. Какая глупость — грозить товарищам!
И если Дербака-Дербачка жандармы принудили к измене, то как неразумно поступает Никола, доводя его теперь до крайности и отпугивая от себя товарищей! Сейчас, когда так нужны ему верные люди! И какое глупое упорство — оставаться здесь. Пропадет Никола!
Взволнованный Игнат Сопко сел. Данила лежал на боку, упершись взглядом в землю. Он смотрел на сухую хвою, по которой карабкался муравей, волочивший какую-то дохлую букашку. Потом глаза Данилы остановились на топоре. Какая странная это штука — топор… Данила точно впервые увидел его. Топорище лежало в тени, клинок сиял случайным солнечным лучом, пробившимся сквозь ветки. Топор казался раскаленным добела, узкое лезвие переливалось лучами, как алмаз…
Что будет, если Никола не падет в схватке, а возьмут его живым? Сообщники, что сидят в хустовской тюрьме, пока молчат. Молчит и Дербачек. Даниле и Игнату это наруку. Но будет ли молчать перед судом Никола, самолюбивый Никола, который знает, что милости ждать ему неоткуда, и, наверное, захочет быть повешенным только за свои, а не за чужие дела? А Юрай? Он ведь тоже не станет молчать. Что тогда?