«Как бы он в самом деле не взбесился», — думает вахмистр, стоя навытяжку, не спуская глаз с капитана и гаркая по уставу:
— Не могу знать, господин капитан… Так точно, господин капитан… Никак нет, господин капитан…
Разглагольствования капитана он пропускает мимо ушей и старается только удержаться, чтобы непроизвольно не пожать плечами.
— Они должны сказать, где прячется Шугай. Должны! Слышите, вахмистр, должны! Если будут молчать, убивайте их! Всех до единого! Я отвечаю! Я приказываю! Слышите? Я велю вам это сделать! Возьмитесь за евреев, это все они, их козни! Организуйте погром, натравите на них мужиков. Бейте их, стреляйте, вешайте на осине!
«Наверно, у него сейчас пена пойдет изо рта», — думает вахмистр, не зная, отнестись к бешенству капитана как к явно нелепым служебным распоряжениям, которые для безопасности надо бы получить в письменной форме, или смотреть на них как на вспышку полусумасшедшего?
— Вы слышали, что я сказал, вахмистр?
— Так точно, господин капитан.
Вахмистр уходит, наморщив лоб. Выйдя на двор, он машет рукой. Может, подать рапорт в жандармское управление? Или завтра все будет в порядке, и его начальник не вспомнит о своих вчерашних приказаниях?
Был это один из тех страшных дней, которых немало пережила Колочава. На дворе соседей Драча навзничь лежала связанная по рукам и по ногам Эржика. Рядом с ней Петр Драч и тринадцатилетний Иосиф. Их схватили сразу же по возвращении с пастбища. Сосед Михаль Драч и его жена Василиса тоже были связаны и брошены на землю неизвестно за что. Видимо, за то, что Никола, убегая, перескочил через их забор. Все арестованные избиты. Лица у них опухли, покрылись синяками, одежда в крови.
Время — под вечер. Солнце уже перестало палить лица пленников. Во двор то и дело заходят жандармы, злые, усталые. При взгляде на пленников у них прибавляется сил ровно настолько, чтобы ударить ногой кого-нибудь из лежащих или наставить острие штыка на грудь.
— Ну-ка, где тебя проткнуть, сволочь?
Только бесчувственную Эржику оставили в покое. Сегодня утром, когда ее во дворе таскали за волосы и били ногами, Эржика увидела среди своих мучителей Власека и заголосила, мстя в его лице всем жандармам:
— Вот этому я дала тридцать тысяч!
Власек с размаху ударил ее кулаком в рот. Опозоренный перед товарищами, желая заставить Эржику молчать, он крепко бил ее по щекам. Но Эржика между ударами упрямо кричала ему в лицо:
— Взял ты… тридцать тысяч… Николу выпустил… Здесь… Год назад…
Власек осатанел. Он бил женщину изо всех сил. Эржика упала, Власек продолжал избивать, крича: «Врешь, врешь, врешь!» Но едва хоть на секунду замедлялись его удары, Эржика поворачивала окровавленное лицо и безумные, ненавидящие глаза и хрипела:
— Взял… у меня… тридцать тысяч… Николу выпустил… развязал веревки…
Ее крики подавил новый град ударов.
Даже жандармы отступили в смущении. В середине двора оставались двое — Эржика и жандарм. И все видели, что она, пленница, нападает, а он защищается. Жандармам казалось, что перед ними царапается, кусается, бьется за свою жизнь бешеная кошка.
«Власек? Неужели? Власек — виновник стольких смертей?»
Старый жандарм подошел к ним, взяв Власека за воротник, заставил встать и уставился в упор в ошалевшие глаза товарища. Видел, как ярость переходит в них в отчаяние.
— Оставь ее! — сказал старший и оттолкнул Власека в сторону.
Ну и день!
Вечером изба Драчей вспыхнула ярким пламенем.
Жандармы бегали по вымершей деревне, готовые разбить голову каждому, кто сунется тушить пожар. Но деревня была пуста и мертва. Жители даже не решились зажечь свет, а еврейские лавочки были заперты еще с полудня.
В пустой и немой темноте сильным, ровным, бездымным пламенем горела изба Драчей — свеча жандармов убитому товарищу.
Вечером Никола очутился в горах у истоков рек Тереблы и Рики над лужайкой с серным источником. Не здесь ли два года назад ребятишки кричали ему: «Шугай, одолжите веточку?» Это воспоминание мелькнуло в памяти Шугая…
Он спустился по склону к устью Рики.
Сегодня он бежал. От кого — он сам не знает, но сегодня впервые в его жизни было настоящее бегство. Куда он шел? Он не знал. Откуда? Мысль об этом глухо ворочалась в мозгу.
Итти, только итти. Одному, не видеть никого, даже Юрая. Внизу мелькнул огонек, другой, третий. Это Вучково. Никола не хочет туда; он свернул и зашагал в лес. Вот он на небольшой просеке над охотничьей сторожкой. Под ним шумит Рика. Сторожка на другом берегу, не больше чем в трехстах шагах. Никола видит высокую крышу и два окна, светящиеся красным.