Нервы Юрая не вынесли долгого напряжения.
— Никола, Николушка, уйдем отсюда, — по-детски взмолился он. Глаза его жалобно глядели на брата. Но Ясинко развязал свой мешок и вынул из него съестное: брынзу, лук, белый еврейский хлебец и бутылку водки. Еда была подобрана с умыслом: закусывая водку мягким белым хлебом, быстро пьянеешь. Мужики вытащили ножи и уселись за еду. Ели, запивая из бутылки. Во время дележа продуктов пересели иначе: Ясинко и Адам подались ближе к Юраю, Игнат Сопко оказался сзади Николы. Он сидел на топоре, уперев его в землю.
Тогда и случилось. Никола нагнулся за бутылкой, Игнат слегка привстал и, осторожно вытянув топор, поднял руку, точно потягиваясь.
— Эх, отсидел поясницу!..
Молнией блеснул топор и впился в голову нагнувшегося человека.
Юрай выстрелил и вскочил на ноги. Адам схватил его сзади за плечи, Данила спереди взмахнул топором. Юноша рванулся, изогнулся назад, пытаясь вырваться. Острие топора, миновав голову, царапнуло его лоб и с размаху вошло в живот. Из огромной раны показались внутренности.
Юрай снова выстрелил и, несмотря на зияющую рану, бросился бежать.
Схватив ружье, Ясинко выстрелил ему в спину. Пуля попала за шесть шагов. Юрай упал. Минуту он дергался, царапая землю…
Убийцы бросились к Николе, готовые добить его, — если заметят хоть проблеск жизни. Но Никола был мертв. Перевернув его навзничь, они увидели уже мутнеющие глаза.
Конец… Все кончено.
В воздухе стоял горький запах гнилой листвы.
Было тихо.
Мелко моросил дождь.
Не желая никого видеть, ни с кем разговаривать, убийцы до вечера оставались в лесу. Они бесцельно бродили по тропинкам, глубоко вдыхая воздух, умылись в ручье и внимательно осмотрели одежду. Потом сидели под старым буком, советуясь, как отвечать на допросе. Уже к вечеру, когда погода прояснилась и в небе легли желтоватые вечерние краски, трое товарищей вернулись на делянку — кончать работу. Они были рады ей, работа успокаивала нервы, хотя и не в силах была отвлечь от мыслей об убийстве.
Трупы лежат на лужайке в траве и опавших листьях и мокнут под дождем!..
Приятели оставались на делянке до сумерек. Потом по берегу Колочавки спустились в деревню, нарочно не спеша, чтобы застать Колочаву уже спящей. Адама послали в Колочаву на Горбе спрятать у сестры двадцать тысяч крон. Шесть тысяч шестьсот крон приятели решили отдать жандармам. (Обыскав мертвых, они нашли у Николы золотые часы и двадцать шесть тысяч шестьсот крон в бумажнике. У Юрая было две золотых цепочки, на одной из них висел нож.)
Игнат Сопко и Данила Ясинко направились в корчму Лейбовича — ждать Адама. Они уселись за трехногим столом под приспущенной керосиновой лампой. В корчме было пусто, никто не заметил их прихода. Они не ворчали на плохое обслуживание, радуясь, что могут отдаться своим мыслям.
Дверь в жилую половину корчмаря была открыта настежь. Над столом, покрытым вышитой скатертью, сияла лампа-молния. В комнате было шумно и весело. Компания жандармов и таможенников попивала вино. Здесь же был сам Лейбович и его семнадцатилетняя дочь.
Таможенники подбили какого-то новичка угостить Лейбовича из своего стакана. Неискушенный юнец приставал, Лейбович всячески выкручивался, его дочь улыбалась, а все присутствующие ржали, зная, что набожный еврей не выпьет вина из стакана, к которому прикасался неверный.
В ярком свете «молнии» клубился табачный дым.
Ясинко и Игнат сидели в темной распивочной, глядя в ярко освещенную комнату, точно на сцену.
Наконец Лейбович заглянул в распивочную. Он сощурился и, прикрыв глаза от света, разглядел сидевших. Приятели заказали бутылку пива. Когда Лейбович ставил ее на стол, Ясинко сказал:
— Есть о чем поговорить, Лейбович.
— Ну что? — нетерпеливо отозвался корчмарь, торопясь вернуться в компанию, где дочь осталась одна с мужчинами.
— Садитесь.
— Мне сейчас некогда.
— Очень важное дело.
Голос говорившего был так серьезен, что Лейбович молча посмотрел в лицо Игнату, потом Даниле, подошел к дверям и закричал:
— Файгеле! Мать зовет! Поди-ка на кухню.
Закрыл за ней дверь и присел к столу.
— Ну, в чем дело?
Ясинко слегка помедлил, глядя ему в глаза.
— Что бы вы сказали, Лейбович, если б узнали, что Шугаи мертвы?
— Что? — прошептал Лейбович, не в силах сразу переварить новость.
— Мертвы, — повторил Ясинко. — И убили их мы.
— Что? — Калман Лейбович замер, схватившись за голову. Но тотчас прорвался его еврейский темперамент.
— Когда? Как? Где? Обоих? — прошептал он, хватая Ясинко за рукав.