И нет никакого смысла рассказывать о многословных протоколах ужгородского военного суда по делу младшего жандарма Власека и многих других, обвинявшихся в поджоге и иных преступлениях. Все равно от всей этой канители мы не поумнеем, тем более что так и неизвестно, чем дело кончилось.
Не к чему также рассказывать о жалобах, заявлениях, ходатайствах и личных просьбах, которыми докучал земскому начальнику господину Безкиду престарелый Иван Драч, домогавшийся возмещения убытков за сгоревшую избу и скотину. Упрямый этот и глухой, как пень, старикашка (видно, от ударов, что немало досталось ему в жизни) в конце концов дождется, что его посадят на восемь месяцев за поношение власти и оскорбление должностного лица.
И совсем уже скучная материя разбираться в протоколах допросов, написанных ужасным почерком следователя хустского краевого суда. Подследственные Адам Хрепта, Данила Ясинко и Игнат Сопко, почти девять месяцев просидевшие в предварительном заключении по обвинению в умышленном убийстве, были, наконец, выпущены, ибо все время твердили, что только защищались, и хотя убийство есть убийство, но ведь и Шугай — это Шугай.
И не стоит хвалить власти за то, что они сдержали слово насчет казенного места в награду за устранение Шугая, и рассказывать о том, что Адам Хрепта стал лесником государственного лесничества, а Игнат Сопко — дорожным обходчиком. Только Данила Ясинко предпочел жить своим хозяйством, продал избу в Колочаве и купил хутор под Свалявой, который, увы, с тех пор уже выгорал дважды.
Любознательность же людей обстоятельных и солидных может быть удовлетворена изучением книги записей земельных владений, находящейся в хустском окружном суде, и одновременным ознакомлением с реестром налоговых сборов; им тогда станет ясно, что Абрам Бер уже не только юридический собственник пресловутых лужков на берегу Колочавы, но и фактический их обладатель.
Автор повести о разбойнике Николе Шугае все эти подробности считает неважными. Удар топором — пусть даже по голове самого замечательного человека — не остановит ни бега Колочавки, ни облаков, плывущих меж горных громад, ни череды дней с пестрым бременем событий.
Другое считает важным автор. Горб, Дервайка, Тисова, Стримба, Стременош, Красивая, Роза и Бояринский хребет — все эти вершины, что вздымаются над узкой долиной Колочавки и делают такими поздними ее утра, такими ранними вечера, а весну пропускают неохотно и с опозданием, эти горы, меняющие свой облик лишь в беге столетий, — не изменились еще на самую крохотную долю, которую мог бы уловить человек.
На их склонах и кручах, в их пропастях и расселинах стоят дремучие леса, темные и мрачные, пахнущие тлением. Вы нагибаетесь за упавшей веткой, чтобы сделать из нее трость, но ветвь рассыпается в труху у вас под руками, ибо десятки лет лежала она здесь, не тронутая никем. Исполинские трупы деревьев, сваленных бурей, пораженных молнией или упавших от старости, цепко держатся за свое место и глушат молодые побеги, а те, попирая былую славу стариков, рвутся к солнцу сквозь иссохший валежник, сосут своими корнями разлагающихся предков, лезут вверх и вверх, точно им не терпится скорее узнать — кто же из них, молодых, выживет, а кого мертвецы утащат с собою вниз.
Страшная тишина стоит в этих лесах, нет здесь ни певчих птиц, ни бойких зверюшек. Выживает здесь, — если не считать совсем ничтожных организмов вроде жучков, мха, грибов и плесени, о которых и говорить не стоит, — только тот, кто всегда вооружен и всегда наготове, у кого есть крепкий орлиный или ястребиный клюв, клыки, рысьи когти, медвежьи лапы или ветвистые рога — едва ли не самое страшное оружие, ибо собственник его не ищет жертв.
Высоко в горах, над дремучими лесами, близ облаков, лежат чудесные солнечные луга, покрытые цветущим ковром лютиков и анютиных глазок; великолепие этих лугов еще больше подчеркивает скудость кормовых трав для скота, что пасет здесь человек.
Здесь живет еще старый бог земли. Ледяными вихрями и весенними паводками губит он все неприспособленное и слабое, лаская тех, кто ему мил и люб: исполины-деревья, пороги рек, зверей, людей, скалы. Всех он любит одной неистовой, щедрой и грозной любовью. В жаркие полдни склоняется он над горными ключами, пьет пригоршнями студеную воду и отдыхает в листве старых кленов. Он играет с медведем в густой чаще, шалит с коровами, отбившимися от стада, и любовно глядит на человеческих детенышей, заснувших во мху, под тенью дерев.
Древний, языческий бог земли, лесов и стад, бог Пан.