В картине «Пушкин в Михайловском» много всякого и нет главного. Три фигуры разделены вещами, которые существуют сами по себе и не служат людям. Вещи требуют пристального разглядывания; поначалу же кажется, что холст пустоват, не заполнен, что фигуры следовало бы сдвинуть поближе, а то они как-то разбросаны среди вещей по слишком просторной комнате. Картина не сосредоточена, не «собирает ум». Как далеко это от «Тайной вечери», где художник сумел в тесном углу усадить Христа со всеми апостолами.
Историк, возможно, отметит полную достоверность каждого предмета, перенесенного на полотно. Но историческая картина — не выставка предметов той или иной эпохи. Черепки, даже тщательно, по счету, подобранные, — не кувшин. Их надо подогнать один к другому, соединить, замазать щели. У кувшина своя «живая форма», своя цельность; целый кувшин можно наполнить.
Историческая картина начинается с целого: в художнике рождается чувство Истории, захватывает его. Он не таскает из прошлого материал по кусочкам — он уходит в прошлое или прошлое живет в нем, — они сплавлены воедино. Так, Ге в Петербурге семидесятых годов девятнадцатого столетия видел и чувствовал повсюду Петра, его реформы. Когда он отправился в Петергоф за кабинетом, кувшин уже был готов в его воображении. Недоставало одного черепка — он его принес и безошибочно вклеил на место.
Путь от «Петра и Алексея» до «Пушкина в Михайловском» — путь потери себя. В чересчур скрупулезном выискивании малозначащих деталей для последней картины ощущается смятение, насилие художника над собой. Картины о Екатерине II и о Пушкине, видимо, окончательно ему доказали, что «живая форма» рождается для откровений.
Ге еще пишет портреты — хорошие портреты; выставляет — дескать, жив курилка! Но сам-то он знает, что курилка чуть живой. Стоял, стоял на перепутье, выбирал — прямо пойти, налево, направо. Выбрал, тронулся в путь… и пришел опять на перепутье.
Портреты. Русская литература
Да не подумает, однако ж, читатель, что мы требуем от писателя изображения людей идеальных… нет, мы требуем от него совсем не людей идеальных, а требуем идеала.
Николай Николаевич Ге жил в доме № 36 по 7-й линии Васильевского острова. Он занимал небольшой флигель во дворе, выстроенный в русском монастырском стиле. Возможно, флигель был снят не случайно: увлечение русской историей определило выбор квартиры. На Николая Николаевича это похоже. Гости удивлялись лестнице, украшенной толстыми колоннами.
Ге принимал по четвергам.
Репин пишет: «По четвергам собирались у Ге самые выдающиеся литераторы: Тургенев, Некрасов, Салтыков, Костомаров, Кавелин, Пыпин, Потехин; молодые художники: Крамской, Антокольский; певец Кондратьев и многие другие интересные личности».
Список можно дополнить. Во флигеле бывали, конечно, Мясоедов, Перов, М. К. Клодт. Актер и писатель Иван Федорович Горбунов. Адвокат и библиограф Виктор Павлович Гаевский. Известный либеральный деятель, Алексей Михайлович Унковский. Бывал ученый-почвовед Павел Андреевич Костычев. Его жена, Авдотья Николаевна, позировала Ге для Екатерины II. Бывал Александр Николаевич Серов, композитор и музыкальный критик. Бывали тверские дворяне Бакунины, братья Михаила Александровича.
Перечень портретов, написанных Ге в Петербурге, многое говорит о его знакомствах. От каждого портрета тянется тропа — она всякий раз приводит в новый кружок, новое общество или содружество: вырастает та самая «целая толпа», которая, по словам Стасова, постоянно окружала Ге, пока он жил в столице.
Даже портреты, на первый взгляд официальные, расшифровываются, как частные. Ге написал, например, министра финансов, графа Рейтерна — куда официальнее! Но граф был старым знакомым Салтыкова-Щедрина, его лицейским товарищем.
Стасов сообщает, что в Петербурге Ге написал всего один заказной портрет — адмирала Панфилова. Александр Иванович Панфилов был участником обороны Севастополя. Он последний на быстроходной шлюпке под неприятельскими ядрами покинул город. В 1874 году собирались широко отмечать пятидесятилетие морской службы Панфилова. Скорее всего, портрет адмирала был заказан Ге к юбилею. Так что, кроме заказа, художника мог подстегивать интерес к личности Панфилова.