Выступление иерарха лишний раз доказывало полную внутреннюю несвободу Церкви, вынужденную публично оправдываться перед неверующими людьми, чье мнение для православных не имело никакого значения. А. В. Богданович отметила это обстоятельство в дневнике, указав, что Антонию вообще не стоило упоминать о гектографированных листках «какого-то „Союза борьбы с православием“. <…> Все находят, — писала она, — что этим письмом митрополит Антоний не улучшил положение дела, а ухудшил его». Под «всеми», вероятно, стоит подразумевать близкий дому Богдановичей круг лиц, чье православное миросозерцание для автора дневника было очевидно.
К тому времени, когда комиссия митрополита Владимира уже составила свой рапорт, Святейший синод официально объявил о готовившейся канонизации Серафима Саровского и о роли императора в этом деле. В «Деяниях Святейшего Синода» от 29 января 1903 года указывалось, что 19 июля 1902 года, «в день рождения старца Серафима, Его Императорскому Величеству благоугодно было воспомянуть и молитвенные подвиги почившего, и всенародное к памяти его усердие, и выразить желание, дабы доведено было начатое уже в Св. Синоде дело о прославлении благоговейного старца». По словам американского историка Р. Уортмана, для Николая II и Александры Федоровны «поклонение Серафиму Саровскому стало символом их неизменной преданности Богу и народу», а сама церемония канонизации «являла собой духовный и символический союз трех стихий: „народа“, представленного богомольцами; Церкви, символизируемой духовенством и добровольными хоругвеносцами; и монарха с его семейством и приближенными».
Для Николая II не было никаких сомнений в святости этого православного подвижника, так как, по его же собственным словам, он имел к тому неоспоримые доказательства. О том, какого рода были эти доказательства, еще предстоит сказать. Сейчас же стоит отметить иное: вместе с царем в святости Серафима Саровского было убеждено подавляющее большинство православных Российской империи. Очевидно поэтому, желая войти в непосредственную близость с народом — без посредников, — Николай II и принял решение присутствовать летом 1903 года на Саровских торжествах. По приблизительным подсчетам, кроме окрестных жителей, со всех концов России в Саров прибыло около 150 тысяч паломников. Царь имел возможность убедиться в искренности монархических чувств простого народа и уверил себя в том, что «его собственные идеалы гармонируют с национальной традицией».
Совместное участие в торжествах канонизации Серафима Саровского стало для императора важной жизненной вехой, дополнительным доказательством нерушимой связи царя и его подданных. Ученый и философ русского зарубежья H. M. Зернов справедливо отмечал, что Николай II, как и интеллигенция, стремился «к установлению политической системы на широкой народной поддержке». Легитимизацию такой поддержки и давало русское православие, учившее воспринимать царя как «земного бога». Для народа он не был живой личностью или политической идеей; он был помазанником Божьим, «носителем божественной силы и правды. По отношению к нему не могло быть и речи о каком-либо своем праве или своей чести. Перед царем, как перед Богом, нет унижения». Дни, проведенные в Сарове, стали для Николая II иллюстрацией народной к нему любви. С тех пор у царя окрепло убеждение, что вся крамола — явление наносное, следствие пропаганды властолюбивой интеллигенции.
«Именно после Сарова, — писал генерал А. А. Мосолов, — все чаще в нередких разговорах слышалось из уст государя слово „царь“ и непосредственно за ним „народ“. Средостение император ощущал, но в душе отрицал его. Взгляд на подданных как на подрастающих юношей все больше укоренялся в Его Величестве». Слово «средостение» — одно из самых важных в политическом словаре последнего самодержца. С первых лет правления он хотел знать правду — о стране, о ее проблемах, о том, чем живет его народ. Но как узнать правду? Вопрос, не имевший прямого и ясного ответа. Император видел, что во всем доверять бюрократии нельзя, она имеет собственные интересы, не всегда совпадающие с интересами страны и ее правителя. Но нельзя, по его представлению, доверять и интеллигенции, то есть людям, не имеющим власти, но стремящимся ее получить. Для интеллигенции прямой исход — революция. Интеллигенция и бюрократия — это две силы, построившие вокруг царя стену, препятствовавшую ему обратиться непосредственно к своему народу, сказать ему о своей любви — как равный равному. Интеллигенция и бюрократия — это и есть средостение. Было очевидно, что игнорировать его невозможно. Но любая возможность преодолеть использовалась. Такой возможностью, быть может наивной, но искренней, и стал Саров.