Скучающее лицо её собеседника вытянулось. Он медленно покрутил свой покрашенный подусник цвета старого кожаного чемодана.
– J'ai une idee. Faisons appel aux lumieres de la comtesse Bronitzine[456]. Мы с ней вдвоём что-нибудь да придумаем. Ах, как жаль вообще, что с нами перестают с некоторых пор советоваться!..
– Барон, отыскав глазами тётю Ольгу, готовился уже идти к ней.
– Что вы, батюшка! – испуганно остановила его княгиня. – Да ведь похититель…
Потянувшись к его уху, она что-то шепнула. Барон снял пенсне.
– Lui?.. C'est le bouquet! Non, quelle histoire…[457]
Министр невольно оглянулся на Софи и, встретив её пристальный взгляд, растерянно замолчал…
Споры, смех и восточные метафоры продолжали переплетаться, пока люстры не померкли снова.
Послышались протяжные аккорды оркестрового антракта. Барон и случайные посетители ложи заторопились уйти по местам.
Баронесса задержала Извольского:
– Restez done ici avec nous[458].
Он с готовностью принял предложение.
Усаживаясь впопыхах, княгиня Lison ошиблась местом. Вслед за ней все машинально тоже приняли вправо. Софи вошла последней; ей пришлось сесть на прежнее кресло баронессы в конце ряда. Извольскому подкатили стул за её спиной. Немец подался левей, в складки боковой драпировки.
Убедившись, что соседи разговаривать не собираются, министр иностранных дел начал размышлять об очередной неприятности, которая неожиданно свалилась ему на голову.
От русского посла в Вене пришла шифрованная телеграмма. Он срочно испрашивал инструкций: австрийского императора официально посетит на днях, проездом, Фердинанд, князь Болгарский.[459]
Этот неуёмный интриган был у Извольского на подозрении: нащупывает, надо думать, почву – нельзя ли под шумок, без предварительного согласия России, объявить Болгарию независимым царством. Но свой недавний личный сговор относительно Балкан с новым австрийским канцлером Извольский признал полезным хранить в строгой тайне даже от полномочных представителей России на местах. Один из них неосторожной болтовнёй мог выдать всю его искусную игру берлинским соглядатаям. Он и прикидывал, сидя за спиной Софи, что выгодней: предупредить ли посла, осветив ему политическую подоплёку, или просто отписаться?
Открылась сцена. На этот раз она изображала расписную горницу княжеского терема. В углу её одиноко сидела и распевала бенефициантка, жалуясь под скрипичные трели в синкопу[460], что муж-молодожён её забрасывает.
Софи почти не отдавала себе отчёта в том, что происходит вокруг. Она была как в полусне. Издали долетал чей-то густой, певучий, чуть надтреснутый женский голос.
– «Где же ты, былая радость, – всё настойчивее повторял он. – Ужель навек исчезнул он, живой любви волшебный сон…»
Ей казалось, что кто-то нарочно не то подсмеивается над ней не то пытается её разжалобить.
– Comment se fait-il que nous n'en soyons pas a la fameuse polonaise?[461] – проговорила баронесса со скучающей ноткой в голосе.
Её соседи справа в недоумении переглянулись.
– Mais alors ce n'est pas «Жизнь за царя»[462] qu'on nous donne се soir?[463]
Тётя Ольга укоризненно протянула ей программу спектакля.
Баронесса, наморщив лоб, стала вглядываться в не совсем привычную для неё русскую печать.
– …Un poeme de Pouchkine. Je n'y etais plus du tout…[464]
Князь Жюль, слегка обиженный на Тата за её заигрывание с турком, прислушался и заявил, приглаживая баки:
– Au fond e'est le meme «обожествлённый мужик», mais avec un tantinet d'impertinance[465].
Сашок почувствовал, что очередь за ним:
– Dame, l'exaltation monarchique d'un Glinka faisait plutot defaut au grand poete. Il se permettait par exemple la licence de dire[466]: «Николай Палкин»!
– А по рассказам покойного Нессельроде, он пуще других пресмыкался, добиваясь камер-юнкерства, – вставила с осведомлённым видом княгиня Lison, состоявшая в родстве с семейством Гончаровых.
Тата насмешливо взглянула на князя Жюля:
– C'est bien russe![467]
Тот окончательно на неё обиделся:
– Пушкины, конечно, в бархатной книге[468], но поэт был самой подозрительной помесью. D'abord – e'etait un quarteron[469].
Сашок не выдержал:
– Стыдитесь! Пушкин создал тот прекрасный русский язык, который мы теперь коверкаем.
Оркестр заиграл порывисто и быстро, на две четверти. Звуки голоса усилились и точно молоточками выстукивали по темени Софи на все лады:
«Бы-ло-го-сча-стья-мне-не-во-ро-тить».
– Пушкин… – продолжал шипеть на собеседников Сашок. – Да почему бы вам не уличить его уж заодно в дешёвом фатовстве и в нерадении по службе?..
Сашку не полагалось быть серьёзным и скучным. Тётя Ольга его прервала: